епархии, да и во всем графстве – и действительно не будет преувеличением сказать, что его знала вся страна с севера на юг и с востока на запад. Его смерть – большая трагедия. Хотите ещё капельку хереса? Вам не слишком жарко у огня? Может, стоит отодвинуть наши стулья немного назад? В последние дни я всё острее чувствую холод.

– Ваша светлость, сегодня «Айриш пресс» опубликовала заметку…

– Как и «Индепендент». Но, как я заметил, – он поджал губы, – не «Айриш таймс». «Таймс» – это же вроде бы ваша газета, я полагаю? Я так понимаю, вы один из наших отколовшихся братьев по вере.

– Да, я из протестантской семьи, если вы об этом, – сказал Страффорд. – Я видел только заметку в «Айриш пресс».

– «Индепендент» писал примерно то же самое.

– Без сомнения, и его версия событий была, без сомнения, столь же – скажем так, неполной, как вы знаете из разговора с комиссаром Феланом.

Архиепископ поставил свой стакан на стол.

– Полагаю, – сказал он, – это связано с тем, что результаты вскрытия опубликовали только сегодня утром, а газеты были напечатаны вчера вечером. – Он откинулся на спинку кресла, снова оперся локтями на подлокотники и соединил кончики пальцев. – Люди часто об этом забывают, – сказал он, глядя в потолок, – а ведь то, что пишут в газетах, – это всегда вчерашние новости. Радио, конечно, должно, по идее, предоставлять более актуальную информацию, но я часто замечаю, что новости по нему мало чем отличаются от того, что печатается в газетах. В самом деле, – наклонился он вперёд с заговорщицкой улыбкой, – я подозреваю, что люди на «Радио Эрин» куда чаще, чем им хотелось бы это признать, сами зависят от ежедневных новостей в прессе. Или я к ним несправедлив? Что думаете?

Страффорд тоже поставил свой наполовину недопитый стакан с хересом на стол. Жидкость липла к зубам.

– Доктор Мак-Куэйд, – сказал он, – в ближайшие день или два я представлю свой рапорт о смерти отца Лоулесса. Свои предварительные выводы я уже передал через коллегу своему начальнику в Дублине. Вы говорите, что результаты вскрытия опубликовали сегодня утром. Это не так.

– Неужели? – пробормотал архиепископ. – А я думал…

– Скажем так, – флегматично продолжал Страффорд, – публике была представлена весьма урезанная их версия. Отец Лоулесс погиб не в результате падения. Если комиссар Фелан представил вам полный отчёт о выводах патологоанатома, то вы уже знаете, как он умер. Когда в газетах узнают реальные факты дела…

– «Когда»? – тихо повторил архиепископ. Он созерцал свои скрещённые пальцы с нарочито озабоченным выражением лица. – Я предпочитаю думать, что с господами журналистами у меня есть только одно общее свойство – и это любопытство. Здесь есть «история», как они бы сказали, история трагическая, но в то же время сенсационная, и они примутся её разнюхивать, можете быть в этом уверены. Если нет, то они бы просто не выполняли свою работу. Но найдут ли они, инспектор, эту свою сенсационную историю? Как думаете?

В глазах у прелата загорелся почти весёлый огонёк. Это был взгляд кошки, играющей с ещё живой мышью.

– Я думаю, – сказал Страффорд, – что некоторые вещи слишком масштабны, чтобы о них можно было умолчать.

Архиепископ наклонился вперёд, взял металлические щипцы, достал из ведёрка два уголька и опустил их в пламя камина.

– «Умолчать»? – повторил он. – Надо сказать, это слово меня беспокоит.

– Тогда, может быть, вы знаете, как сказать получше, ваша светлость?

– Думаю, что формулировка «придержать в секрете» была бы более точной и, конечно, более целесообразной в этом контексте. Неужели вы не согласитесь?

Страффорд хотел снова заговорить, но архиепископ, улыбаясь, приподнял руку в знак молчания, всё ещё улыбаясь, поднялся с кресла и подошёл к окну, где встал, сцепив руки за спиной и глядя на мрачный холодный простор серо-металлического моря и ещё более серого неба.

– Наша нация молода, инспектор Стаффорд…

– Стр-р-раффорд.

– Простите меня – Страффорд. Наша нация молода, говорю я, и ещё сохраняет бо́льшую часть первородной невинности – а я убеждён, что наряду с первородным грехом существует и первородная невинность. Было время, когда плод познания не был съеден. – Он оглянулся на инспектора через плечо и поймал его уничижительный взгляд. – О, знаю, знаю, вы чувствуете, что людей намеренно удерживают в невежестве. Мы могли бы повзрослеть, если бы нам позволили. Но столетия английского угнетения удерживали нас, подавляли нас – сохраняли, как я и говорю, нашу невинность. Надеюсь, я не обижаю вас подобными разговорами? Ваш народ…

– «Мой» народ? При всём уважении, ваша светлость, я такой же ирландец, как и вы.

– Конечно-конечно. – Архиепископ отвернулся от окна и взглянул гостю в лицо. – Но я помню, как прекрасная англо-ирландская писательница Элизабет Боуэн однажды сказала мне – это было на приёме, устроенном британским послом одним летним днём в саду за посольством на Меррион-сквер, – я помню, как она сказала мне: она чувствует, что её истинная родина – это точка прямо посреди Ирландского моря, на полпути между Англией и Ирландией. Это признание показалось мне очень откровенным и красноречивым. Должно быть, странно оказаться в таком непростом положении. Хотя, конечно, – он издал слабый смешок, – строго говоря, посреди моря находиться нельзя. – Левой рукой он изобразил ныряющий жест. – Можно и утонуть, инспектор. Можно и утонуть…

Он медленно пошёл обратно к камину, опустив голову, глядя на носки своих туфель, которые попеременно высовывались, словно багровые кончики языка, из-под полы его сутаны. Остановился перед огнём и протянул к ворчащему пламени руки, бледные, как кость каракатицы.

– Я испытываю величайшее уважение к вашей церкви и вашему вероучению, которое породило так много выдающихся умов – а также тонко чувствующих натур, если можно так выразиться. И всё же, – тут он слегка вздохнул, – протестантизм – это не столько религия, сколько реакция на религию, не так ли? – Он улыбнулся при виде застывшего взгляда Страффорда. – Ещё раз, пожалуйста, не обижайтесь. Я просто констатирую факт. В конце концов, чем была Реформация, как не протестом против традиций Римско-католической церкви? Протестом, причём, к сожалению, отнюдь не безосновательным во времена Лютера и его последователей. Недаром само слово «протест» до сих пор закреплено в самом названии вашего вероисповедания.

– Я вырос в лоне Церкви Ирландии, – сказал Страффорд.

– А-а, ну да. И всё же, как говорит многомудрый Шекспир, «что в имени»?

По-прежнему стоя перед огнём, архиепископ оперся рукой о каминную полку и склонил голову в сторону пламени, что придало его худому, бледному лицу мертвенный оттенок.

Страффорд попытался подняться со стула, демонстративно сверившись с часами.

– Ваша светлость, хотя я и нахожу этот разговор весьма духоподъёмным,