теперь возраст, чтобы особенно привередничать. Где их, умных-то, наберешься?

После обеда, когда женщины убрали посуду, Николай, кивнув на пианино, попросил

Наденьку сыграть.

– Нет, нет, – отказалась Наденька и, отвернувшись, стала скрести ногтем пятнышко на

столешнице.

– Ну, сыграй, не стесняйся, – сказала ей мать.

Наденька, красная от смущения, села у пианино.

– А что сыграть?

На соседнем стуле лежали музыкальные учебники и поты. Николай полистал и нашел

этюд Чайковского. Наденька робко поставила пальцы на клавиши, но после первых же нот

сбилась. Потом пробовала еще несколько раз – ничего не получалось.

– Давно не играла и все забыла, – прошептала она.

Бояркин уже видел, что играть она не умеет и вряд ли умела, но ему не хотелось

верить в это. Он взял другой, песенный сборник и поставил перед Наденькой.

– Попробуй вот это… Ну, давай. "Раскинулось море широко", – пропел он.

Валентина Петровна ушла в кухню. Наденька с горем пополам сыграла куплет и в

одном месте сильно соврала. Николай снова попросил ее сыграть до этого места и сам,

попутавшись в клавишах, подобрал мотив.

– Кажется, вот так, – сказал он. – А ты, значит, не умеешь? Как же ты училась?

Наденька насупилась и замолчала.

– Ты вообще-то училась или нет? – раздражаясь от этого ее молчания, спросил

Бояркин.

– Я не люблю играть, – сказала Наденька, начиная тереть глаза. – Это мамка меня

заставляла. Деньги за меня заплатила.

Николай выпрямился. Все его раздражение тут же повернулось против Валентины

Петровны. Он отошел и сел за низенький журнальный столик. Наденька убежала, даже

закрыла за собой дверь. Николай усмехнулся – картина его семьи с музыкальной, творческой

атмосферой рассыпалась. Его внимание невольно привлек книжный шкаф, за стеклом

которого оказалось немало интересных книг.

Воображая свою будущую семейную жизнь, Бояркин, прежде всего, видел одну стену

своей квартиры, полностью отданную книжным полкам. Там не должно быть ни дверок, ни

стекол, чтобы к каждой книге можно было возвращаться так же легко, как к любому

воспоминанию или мысли в своей голове. Вообще, каждая вещь вокруг тебя, будь то стул или

гантели, имеют право на свое существование лишь в том случае, если каким-то образом

способствуют твоему внутреннему развитию.

Бояркин попытался отодвинуть стекло, но шкаф от тяжести перекосило, и стекло

заклинило – книги словно замкнули сами себя. Николай приналег посильнее, но к двери кто-

то подходил, и он, поспешно сев, схватил со столика журнал.

Валентина Петровна принесла в сервант помытые рюмочки. Николай сделал вид, что

читает. В журнал была вложена заводская многотиражка. Когда хозяйка ушла, Бояркин внизу

четвертой страницы нашел выделенное жирным шрифтом – "Редактор В. П. Парфутина".

Николай быстро просмотрел газету, отыскивая что-нибудь написанное Валентиной

Петровной. Все материалы были испещрены пометками. Нетронутой осталась лишь статья

на второй странице под заголовком "Ветераны, наденьте ордена".

Подпись "П. Валентинова" была, без сомнения, псевдонимом Валентины Петровны.

Бояркин задумался. И все-таки это правда: Валентина Петровна была редактором,

одновременно "змеевкой" и еще пока черт знает кем.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

После визита к Парфутиным Бояркин стал искать квартиру энергичней. Пока что

семейная жизнь молодых состояла в том, что они встречались после работы и шли в кино, а

изредка ночевали у Никиты Артемьевича.

В субботу у дяди оказался рабочий день, он ушел из дома часов в семь, и Николай с

Наденькой проснулись поздно. Посмотрели телевизор и поехали в центр города. Из-за

позднего завтрака есть им захотелось только после обеда, когда почти все столовые

закрылись, а те, что еще работали, были забиты народом.

– Поедем к мамке, – предложила Наденька.

– Может быть, лучше очередь займем? – сказал Николай.

– Да мамка сегодня к Раиске должна уехать.

Николаю пришлось согласиться. А у Валентины Петровны они попали на небольшую,

но оживленную пирушку. Гостями были: соседка Клава – кругленькая, как пузырек, с

наколкой "Клава" на руке, муж ее – с водянистыми глазами и с какой-то впадиной на голове

там, где кончался лоб и начиналась гладкая лысина, очень громоздкая сестра Валентины

Петровны – Раиса Петровна – безмужняя и бездетная, младшая сестра Тамара Петровна –

тоже безмужняя, но имеющая пятерых сыновей.

Пирушку затеяли Раиса и Валентина по случаю приезда двоюродного брата из

Ашхабада, о существовании которого они до его приезда почти ничего не знали. Тамаре в

деревню они послали паническую телеграмму, и та, испугавшись за мать, забыла о ссоре с

Валентиной и тут же приехала.

Валентина Петровна сегодня была неузнаваема – в красном платье, в пышном парике.

Увидев свою любимую тетку Тамару, Наденька бросилась к гостям, а Бояркин от

множества незнакомых, разгоряченных людей юркнул в комнату Нины Афанасьевны,

надеясь, что Наденька догадается, принести ему поесть.

Нина Афанасьевна лежала, глядя на дверь, и сразу же начала подтягиваться за поясок,

привязанный к спинке кровати, чтобы усадить себя.

– Вот паразитки, водку пьют… – сказала она. – Ты Наденьку-то береги. Вот она, эта

Раиска-то, и есть. Ой, как они ее били-и, как били-и… Раиска держит, а эта игуменьша

пощечинами то с одной, то с другой стороны.

Бояркин сел, опустив голову, испытывая вину уже за то, что такое когда-то было.

Прошло минуть пять. Наденька не появлялась. Николай слышал, как ее о чем-то

расспрашивали.

– А вот мы его сейчас найдем, – игриво и громче обычного, чтобы ее было слышно и в

комнате старухи, сказала Валентина Петровна.

Николай все понял и вздохнул.

– Ах, вот ты где! – сунув в комнату свою блестящую, заскорузлую от лака голову,

закричала Валентина Петровна.

Нина Афанасьевна, вздрогнув, посмотрела на дверь и сухо плюнула.

Бояркину пришлось выйти к гостям и разулыбаться – все-таки, как ни говори, жених!

Он остановился на пороге, не зная, что делать дальше. Гости замолкли и несколько

мгновений рассматривали его, усатого, в коричневой рубашке с погончиками и совсем

растерянного. Потом Николая начали усаживать рядом со сконфуженной Наденькой, для чего

пришлось пересадить отяжелевшего родственника и переместиться еще двоим.

Оголодавший Николай решил не обращать внимания на это рассматривание

("посмотрят, посмотрят, да перестанут") и, свалив из ближайшей чашки к себе в тарелку

остатки густого салата, принялся уплетать за обе щеки.

– Так на какое число вы свадьбу-то назначили? – вдруг, как бы в шутку, спросила его

Валентина Петровна, хитро подмигнув гостям.

Бояркин как раз забросил в рот порцию салата, какая только могла держаться на вилке,

и застыл с круглыми щеками. Потом обвел взглядом всех по кругу и начал медленно

прожевывать. Гости улыбались и ждали ответа. Николай все жевал. Заволновавшаяся