class="p">Валентина Петровна успела переглянуться с Раисой и с замершей соседкой Клавой. Больше

всего она опасалась, что Бояркин ответит в своей манере: "А зачем нужна свадьба?" – и уже

потом к этому вряд ли что добавишь.

– Да какая у нас может быть свадьба? – сказал Бояркин. – Обойдемся и так. У нас на

нее средств нет…

– Но хоть небольшую-то вечеринку нужно, – поняв, что крючок заглочен, возразила

Валентина Петровна. – Соберемся все свои. Если твои родители не смогут приехать, так хоть

дядю пригласишь.

Николай задумался. Пирушка была хоть и небольшой, но достаточно сочной. На столе

стояло много бутылок. Все лица в полумраке свисающих со всех сторон мясистых листьев

были пьяными. Бояркин понял, что и свадьба, о которой они говорят, предполагается точно

такой же.

– А давайте, не откладывая, прямо сейчас, – вдруг сообразил Николай. – Ведь сейчас

за столом как раз и есть все свои. Пусть эта вечеринка считается свадьбой.

Наденька испуганно взглянула на него. Ее мать хотела что-то возразить, но все

остальные восторженно загудели от такого поворота прозаического застолья. Комната

пришла в движение. Женщины сочли необходимым обновить стол, и ринулись грабить

запасы Валентины Петровны. Клавин муж начал столовым тупым ножом соскребать пробки

с бутылок. В это время ашхабадский гость, воспользовавшись тем, что главные шумы

переместились на кухню, пристроил свою сивую голову между тарелок и захрапел, как

трактор. У Бояркина пропал весь аппетит.

Валентина Петровна, выставляя на стол свежие грибочки, так пихнула родственника в

бок, что тот икнул и поднял голову, не открывая глаз. Валентина Петровна взяла его за ухо и,

склонившись, вложила в гостя какие-то пояснения. Родственник с натугой разлепил один глаз

за другим и целую минуту таращился в заданном направлении. Потом его слюнявый,

желтозубый рот расклеился и как-то криво, но смачно провопил:

– Го-рька-а!!!

Тут голова его упала на край тарелки, и Валентина Петровна, ожидающая реакции на

сообщение, едва успела поймать прыгнувшую посудину. На кухне, перекрывая треск

сковородок, захохотали над родственником, а чувствительная Клава прибежала проверить, уж

не целуются ли, в самом деле молодые.

Бояркина от всего этого перекосило. Он поймал себя на непреодолимом желании

поднять за шиворот родственника и…

Скоро на кухне вспыхнул небольшой конфликт. Раиса в каком-то секретном месте

обнаружила бутылку шампанского и обиделась на сестру за жмотство, но Валентина

Петровна тут же оправдалась тем, что бутылка как раз и приготовлена для этого

торжественного случал и молодец сестра, что нашла ее вовремя.

Наконец, все расселись. Клавин муж начал распечатывать шампанское, окатив и себя и

свою жену. Потом Клава схватила рюмку и торопливо крикнула:

– Горько!

Теперь уж это было выкрикнуто не совсем сдуру. Николай и Наденька переглянулись.

– Целуйтесь, целуйтесь! – приободрила их Раиса. – Если свадьба, так, значит, это…

будьте добры, целуйтесь.

Молодые встали и, как каменные, приткнулись губами.

Потом "горько" кричали все, кому не лень и кому хотелось прочистить горло.

Валентина Петровна с Клавой обильными слезами беспрестанно промывали глаза.

Целовались молодые плохо, их заставляли повторить и следили, чтобы поцелуи были

достаточной продолжительности.

– Ты посмотри, посмотри, – растроганно скривившись, лепетала своему мужу Клава, –

они ведь еще совсем не умеют…

– Да уйди ты, лахудра, – ответил муж, отдергивая плечо.

Налюбовавшись целованием, гости окончательно осоловели и забыли, что это свадьба.

Николай подтолкнул Наденьку, и они выскользнули из-за стола.

Наденьке было стыдно за поцелуи на глазах у всех, но, оказавшись на кухне, она

засмеялась – ей все это показалось забавным.

– Да перестань ты! – с досадой сказал Бояркин и испортил ей настроение.

* * *

Теперь молодые имели право ночевать и у Валентины Петровны. Обычно Наденька

стелила на полу в комнате Нины Афанасьевны, и по ночам было слышно, как старуха что-то

бормочет, кашляет, долго тяжело переворачивается, приспосабливается к "утке".

Бояркину стало не до самообразования. Все свободное время он мотался по городу в

поисках квартиры. Через полторы недели была найдена засыпнушка, служившая когда-то

хозяевам времянкой и оставшаяся теперь в углу двора. Прописываться было не обязательно,

только каждый месяц надо было платить хозяйке – одинокой старухе – тридцать рублей.

В квартире они побелили потолок, оклеили стены небесно-голубыми обоями, которые

преподнесла Раиса Петровна, или Раиска, как называла ее Наденька, подражая бабушке.

Однажды подъехал на машине Никита Артемьевич. Осматривая квартиру, он черным ногтем

колупнул гнилую щепку у подоконника и сказал, что это, конечно, не квартира, но сам-то он

начинал с еще более страшного. Дядя надеялся, что племянник все-таки берется за ум, хотя

женитьбу на этой нескладной, как бройлерная курица, и, кажется, хитрющей девице, не

одобрял.

Наденька, сразу почувствовав себя хозяйкой, живо принялась за мытье и чистку, и все

к чему она хоть раз прикоснулась, воспринимала уже как свое. А через несколько дней она

начала даже дорожить тем, чего поначалу испугалась: низким, провисшим потолком, до

которого можно было достать полусогнутой рукой, гулкими, как будто пустотелыми стенами,

голой лампочкой на побеленном известкой проводе.

Видя ее настроение, повеселел и Бояркин. Теперь они встречались "дома", постепенно

свозя в него свои вещи и привыкая к самому этому слову – "дом".

В квартирке от прежних жильцов остался самодельный стол и табуретка. Они купили

диван, взяли в кредит телевизор, в коробку из-под которого сложили белье. Этого пока им

хватало. Бояркину удалось достать доски, и он смастерил стеллажи. Составил подробный

план самообразования. Через неделю они уже полностью переселились в свое жилище.

* * *

Выпал первый снег, преобразив весь город. Снег еще подтаивал от летнего тепла,

накопленного землей, и тревожил запахи, притихшие после бабьей осени.

Для Бояркина главным обретением новой жизни оказалась возможность иметь свой

угол, куда с особой радостью он возвращался как раз тогда, когда Наденька была еще на

работе. Это было очень здорово, – растопив печку, побыть немного одному. Прожив с

Наденькой полмесяца и потеряв надежду на ее моментальное преобразование, Николай

обнаружил, как трудно жить жизнью, вычисленной наперед. Главное, заедали какие-то

мелкие ссоры. Каждое утро, например, приходилось объяснять Наденьке, что зубную пасту

из тюбика нужно давить с краю, а не как попало. Конечно, больше всего Николая раздражал

не тюбик сам по себе, а мысль, что всякий хоть немного разумный человек давит его с краю.

Наденька с ним соглашалась, но поступала по-своему. Николай на другое утро снова

терпеливо объяснял. Наденька говорила, что не может привыкнуть. "Тут и привыкать не

надо, – уже с раздражением думал Бояркин. – Просто надо чуть-чуть задумываться над тем,

что делают твои руки". И еще Николай