попросил Бояркин уже, должно быть, в сотый раз за время их короткой совместной жизни.

– Ну что я с собой сделаю? – сокрушенно сказала она. – Трудно мне начать жить по-

другому. Мы с матерью привыкли молчать.

Бояркин почувствовал вину за свое нетерпение – сама по себе Наденька чиста,

бороться надо против дурного в ней, против чего она и сама, конечно, борется. Николай

поднялся с корточек, подошел, погладил ее по плечу.

– Да, сегодня ко мне Нюрка забегала, – вдруг сказала Наденька.

"Замолчи! – хотелось заорать теперь Николаю. – К черту, твою Нюрку!" Он слышал

однажды их разговор, когда подруги случайно столкнулись на улице. Говорили они о

помадах, о лаках, о джинсах. Бояркин отошел в сторону, чтобы прохожие не заподозрили, что

он имеет к ним какое-то отношение, а за Наденьку, за неожиданное свечение ее глаз, было

стыдно.

Бояркин понял, что преобразовывать ее необходимо полностью, до самых глубин, но

так, чтобы преобразование происходило естественно. Надо создать особую атмосферу,

наладить общение, попробовать заинтересовать ее музыкой. Она невзлюбила ее из-за

принудительных занятий, но если она заинтересуется сама, то дело пойдет. Именно для

этого-то и была сегодня небрежно брошена на диван подшивка журналов.

Поужинав, Бояркин взялся за книжку и с нетерпением стал ждать, когда Наденька

помоет посуду и увидит журналы. И потом, когда Наденька протерла стол и, удивленно

хмыкнув, взяла их в руки, Николай даже заволновался. Он делал вид, что читает, а сам все

косился на жену. Листала она быстро, задерживаясь на страницах, где крупным планом были

сфотографированы певицы, пробрасывая листы с нотами. Наконец, она перевернула

последнюю страницу и, не замечая кислого выражения на лице мужа, потянулась за

программкой телевидения. Николай понял, что с этой подшивкой она покончила раз и

навсегда.

– Постой, – сказал он, – тебе разве это совсем не интересно?

Наденька неопределенно пожала плечами.

– Знаешь что, – осторожно продолжил Николай, – хорошо, если бы ты мне кое в чем

помогла. Я всю жизнь мечтаю разобраться в музыке, научиться понимать ее, быть в курсе

музыкальной жизни. Но времени мне не хватает. Было бы неплохо, если бы в это вникла ты и

потом просвещала меня.

– Я в музыке ничего не понимаю, – тихо проговорила Наденька. – У меня нет слуха.

– Так попытайся хоть немного его развить.

– Нет. У меня нет слуха…

– Наденька, для того чтобы узнать свои способности, надо попробовать их применить.

– Как же пробовать то, чего нет? У меня вообще нет никаких способностей – я

бездарная.

Вечером Бояркин долго лежал без сна, думая о том, что если в каждом человеке есть

какой-то талант, как утверждали это великие педагоги, то как его обнаружить в Наденьке? В

свою бездарность она верила вполне искренне, потому что хорошо усвоила это с материными

и теткиными тычками по голове, когда не могла справиться с уроками. Как внедрить теперь в

нее хоть небольшую уверенность, надежду? Николай понял, что начал он с ошибки. Не надо

было трогать музыку, потому что Наденька считает неспособной себя к ней и теперь

распространит свое неверие и на все остальное. Спешить тут не нужно. Если в Наденьке что-

то есть, оно все равно проявится. Надо просто подождать.

* * *

В конце недели Наденька съездила в деревню к тетке Тамаре и привезла тюк

постельного белья и двести рублей в придачу – это был подарок тетки, которая признала

свадьбу законной. Бояркин, не привыкший к подаркам, почувствовал себя очень обязанным.

Через неделю он и Наденька поехали в Микишиху, надеясь чем-нибудь помочь тетке

по хозяйству. Деревня была рядом с автомобильной трассой и с высокой насыпи виделась

почти вся с маленькими белеными домиками.

Первый, недавно выпавший снег стаял, и зима как будто отступила. Воздух в эти дни

был прозрачный и холодный. Выйдя из автобусного бензинного тепла, Николай и Наденька с

наслаждением вздохнули полными легкими.

Вечером тетка угостила их домашней настойкой, а пока собирала на стол,

раскраснелась и вся задышала приветливостью и уютом.

– Ну, и как вы поживаете? – спросила она, выпив рюмку.

Бояркин вдруг вспомнил, что тетка Тамара имеет влияние на Наденьку, и решил этим

воспользоваться.

– Ссоримся, – с улыбкой доверился он. – Никак не могу заставить ее чем-нибудь

увлечься. Что-то не хочет она прислушиваться ко мне.

Николай был уверен, что скажи сейчас Тамара Петровна Наденьке "прислушиваться"

и та послушается.

– А что, так-то Наденька плохая для тебя? – с обидой спросила добрая тетка. – Да ведь

такую хозяйку поискать. Все умеет – и сварит, и помоет. Ведь она же росла-то без отца, без

матери…

И Бояркин замолчал, поняв, что доброта доброте рознь. Она бывает для всех, как

лампочка под потолком, а бывает узким лучом для одного.

Никакой посильной работы в хозяйстве тетки Тамары не нашлось. В этот год она за

четыреста рублей продала корову и двести рублей подарила им. Николай, узнав о корове и

осмотрев дом тетки Тамары – старый, уходящий в землю, с разбитой дверью, – понял,

насколько искренне она желала счастья любимой племяннице, Счастье предназначалось в

первую очередь именно для Наденьки, Бояркин же служил лишь средством для этого. Но так

как он тоже был вынужден пользоваться теткиными деньгами, то задолженность перед ней

почувствовал просто мучительно. Причем это была задолженность, которую можно было

оплатить только хорошей жизнью с Наденькой. Хорошей опять же в представлении тетки

Тамары.

На второй день в Микишихе Николай и Наденька лежали на расчатом стоге сухого,

щекочущего сена за деревней. Вверху висели облака – огромные, объемные и белые. Должно

быть, глядя на такие облака, предки и придумали небесный мир, в котором все совершенней

и чище. К Бояркину при виде спокойных облаков обычно возвращалась детская утопическая

мечта о свободном парении.

– Ой, какой там человечек! – воскликнула вдруг Наденька. – Вон прямо над нами.

– Где? Не вижу, – сказал Бояркин, обрадованный тем, что Наденька видит то, чего не

видит он сам. Ему вообще хотелось какого-нибудь ее превосходства.

– Как же ты не видишь, – с досадой проговорила Наденька. – Сейчас уже исчезнет… на

ребеночка похож…

И тут она осеклась, испугавшись, что выдала себя тем, что произнесла слово

"ребеночек", и тем, как нежно его сказала.

– А нарисовать его ты бы смогла? – спросил Бояркин, лежа на спине.

– Наверное, смогла бы, – рассеянно ответила Наденька.

– Ах, так вот оно в чем дело! Вот! – воскликнул Николай, с шуршанием повернувшись

и взглянув ей в глаза. – Я верил в тебя. Теперь я