Нетерпеливому Бояркину требовалось совсем немного. В городе он купил Наденьке

хороший альбом, с трудом достал наборы цветных карандашей и фломастеров. И потом

каждый день тайно проверял, не появилось ли что в этом альбоме. Там ничего не появлялось.

"Напрасно я с ней вожусь, – начал подумывать Бояркин, – ничего из нее не выйдет. Но я не

имею права оставить ее, не испробовав все. Надо сделать так, чтобы после меня она

продолжала жить более наполнено. Надо потерпеть".

По выходным дням Бояркин стал бывать в читальном зале городской библиотеки,

деловая атмосфера которого заставляла его внутренне подтягиваться и требовательней

относиться к себе самому. Работал он до изнеможения: когда голова тяжелела, откидывался

на спинку стула и, отдыхая, смотрел на книжные полки за открытыми дверями. Когда-то

множество книг пугало. Теперь он думал, что человеческий мозг в состоянии освоить куда

больше, чем написано во всех этих книгах. Пространство мозга неограниченно; в маленьком

кусочке активированного угля столько пор, что площадь их стенок составляет десятки

квадратных метров. Это трудно представить, но это так. То же и с человеческим мозгом. И

хотя не нужно усваивать все книги, но мозг может их усвоить. Бояркин пытался принять в

себя все, что возможно.

Каким образом воспитывать у людей объемное, гармоничное мировоззрение? – таким

был главный вопрос, на который пытался ответить Бояркин.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Валентина Петровна, к страшному неудовольствию Бояркина, стала приезжать в

гости. Однажды она обмолвилась, что уж если Наденька и Николай живут вместе и справили

что-то похожее на свадьбу, то не мешало бы приобрести им и колечки.

– У нас нет денег, – буркнул Бояркин.

– А я вам помогу, – пообещала Валентина Петровна.

Николай лишь пожал плечами. В это время, углубленный в свое самообразование, в

свои внутренние проблемы, он все изменения внешней жизни замечал как бы боковым

зрением. Колечки так колечки! Больше всего его занимала мысль – намного ли отстал он от

своих институтских товарищей. Он надеялся, что ненамного.

Еще через несколько дней от Валентины Петровны стало известно, что эти колечки, на

которые он уже согласился, но на которые не имеет денег, могут стоить и подешевле, если

подать заявление в загс. На первый раз она ограничилась одним намеком, но потом стала

говорить об этом каждый день. Это привело к тому, что Николай, как будто бы и не особенно

прислушивающийся к Валентине Петровне, вдруг почувствовал еще одну задолженность:

почему это он мучает ее – не расписавшись, живет с ее дочерью. Он написал заявление в загс

и по совету Валентины Петровны сообщил об этом родителям. Для Валентины Петровны это

было важной победой, а для Бояркина лишь незначительной уступкой, потому что он не

видел принципиальной разницы между официальной женитьбой и неофициальной – для него

и неофициальная была вполне действительной. Но если уж этой регистрации придается

такое значение, то ее можно и перетерпеть. Через полторы недели от родителей пришли

поздравления, деньги и обещание приехать. Получив солидную сумму, Николай даже

удивился – неужели все настолько важно? Ну, что ж, свадьба так свадьба. Наденька, правда,

так и не менялась под его влиянием. Да и в себе самом Бояркин не чувствовал ожидаемой

перемены. Его понятие о женской красоте, вопреки его ожиданиям, почему-то не

конкретизировалось по Наденькиному типу – Наденька вовсе не становилась для него все

более и более красивой и привлекательной. Как и раньше, ему нравилось наблюдать за

девушками, которые даже близко не подходили к ее типу. "Но может быть, сама по себе

свадьба как-то изменит это…" – надеялся он. Другой надежды у него уже не оставалось.

* * *

До поры до времени Валентине Петровне было достаточно от Бояркина и равнодушия

к надвигающимся событиям, но когда все мероприятие, называемое свадьбой, приобрело

силу неостановимого потока, тогда она и Бояркина подтолкнула туда, чтобы, ощутив себя

кузнецом собственного счастья, он не имел потом претензий. Накануне регистрации она

пожаловалась Николаю, что водки куплено мало, и хорошо бы жениху позаботиться хоть об

этом. Она так и сказала: "хотя бы об этом", – уже явно не одобряя его пассивности.

Свадьбу назначили на выходной, и на работе не пришлось отпрашиваться и сообщать

о таком событии. Последняя вахта была ночной. Утром с работы Николай поехал прямо к

Никите Артемьевичу: кто-то из своих, мать или отец, должны были приехать туда. Кроме

того, Николай нуждался в дядиной помощи: накануне, обойдя несколько магазинов, он так и

не нашел ни бутылки водки, а регистрация ожидалась после обеда.

В автобусах, идущих со стороны нефтекомбината, было свободно, а встречные

автобусы были переполнены. Люди, едущие в утреннюю смену, легко отличались от

возвращающихся из ночной. Одни были свежими, бодрыми, выбритыми и

проодеколоненными, другие – со щетиной, с набрякшими от бессонной ночи глазами. Но и у

тех и у других впереди было обычное, повседневное, а у Бояркина сегодня ожидалось

особенное, что надо было спокойно перетерпеть, несмотря на ватную усталость в голове.

Николай ехал, удобно устроившись на сиденье и наблюдая за привычным течением жизни

вокруг, всеми силами пытался, как можно больше активизироваться. Это трудно удавалось,

тем более что до дяди пришлось ехать долго, на двух автобусах, а на промежуточной

остановке постоять в облаке бензинного дыма.

Дверь ему открыла радостная Олюшка. Она только что встала и умылась: кожа,

промытая мылом, блестела чистотой, а колечки волос у висков, обычно соломенного цвета,

были темными и тонкими от влаги.

– А у нас гости, а у нас гости, – защебетала она, растопырив руки и делая вид, что не

пропустит его. Николай погладил ее по голове и легонько отстранил за плечи. В комнате на

диване, в очках на носу и с фотоальбомом на коленях, сидела бабушка Степанида, или

Артюшиха, как называли ее в Елкино. Бояркин не видел ее с тех пор, как уехал из дома после

школы. Когда он демобилизовался, бабушка жила уже у Георгия на Байкале. Потом ей там в

своем отдельном домике что-то не понравилось, и она как бы в гости, но с видом на

жительство, ездила и к Людмиле в Саратов, и к Лидии в Тулу, и даже к Олегу на Лену. Но

перекочевала потом на станцию Мазурантово к дочери Полине. В Мазурантово когда-то жил

брат Степаниды – Андрей, но, похоронив мать Лукерью Илларионовну, он подался в

областной центр к жизни более легкой, чем в леспромхозе. А Полина очутилась в

Мазурантово лишь потому, что ее Василий перевернулся на грузовике с полным