но это были самые слабые ее выражения.

Окончательно взбесившись от собственной ругани, она замахнулась на Наденьку, и Николай

машинально, испуганно и от этого намертво перехватил ее руку.

– Кажется, я вас сейчас выкину отсюда, – сказал он.

– Паршивец, тварь неблагодарная! – рявкнула теща и, подпрыгнув, вцепилась ему в

волосы свободной рукой.

Бояркин, перекосясь от боли, с клоком собственных волос оторвал ее руку и

почувствовал непреодолимое, прямо-таки биологическое желание ударить. Казалось, сами

мышцы в руке заныли, ожидая сладкого стремительного действия. Переборов этот соблазн,

Николай, не чувствуя своей силы и удивляясь невесомости Валентины Петровны, мгновенно

вышвырнул ее за дверь. В ту секунду, когда теща была уже в воздухе по пути из комнаты в

сени, Бояркин испугался, что она ударится головой, но теща даже не упала… В темноте ее

поймали какие-то невидимые руки. Николай уставился в темноту. Он ожидал увидеть кого-

нибудь метрах в двух от себя, но вдруг перед самыми его глазами за край двери ухватились

пальцы в кольцах. Николай потянул ручку, и в проеме появилось красное от натуги лицо

другой сестры – Раисы Петровны. Бояркин медленно тянул дверь, и ему некогда было

удивляться – он бы не удивился, если бы увидел там еще десять разных лиц. Раису Петровну

Бояркин мог легко перетянуть, но она вдруг вставила голову в оставшуюся щель. Чтобы не

раздавить ей голову и не сломать пальцы, Бояркин схватил ее прямо за лицо и хотел

оттолкнуть. Раиса Петровна попыталась укусить ладонь, но ладони было только щекотно, и

Бояркину, несмотря на всю фантастичность ситуации, стало вдруг смешно.

– Коля, Коля, – загнусавила Раиса Петровна со сплющенным носом, – мы же по-

хорошему, мы вежливо, мы в гости…

И Бояркин вдруг отступил – он не мог понять, почему это сделал, он был просто

огорошен бесподобной метаморфозой Раисы Петровны. Обе сестры (грузная Раиса тоже

была в халате с пивными пробками) с ревом и воем ворвались в комнату.

Николай сел рядом с Наденькой. Он никогда не видел людей в такой степени

возбуждения и поначалу смотрел на происходящее неосмысленно, как на какую-то чужую

реальность, в которой по непонятным законам было естественно появляться откуда-то среди

ночи, причем поздней осенью в легких халатах с пивными пробками на них, орать, махать

кулаками, прыгать и лить слезы без видимой причины. Главная мысль всего их

последующего получасового представления заключалась в том, что испорченная свадьба не

может быть действительной. Недействительной была совместная жизнь молодых,

недействительна их квартира. Надо было сегодня продолжать гулять, а не сбегать. А если

сбежали, то все это аннулируется.

– Ну, так и гуляйте сами, кто вам не дает, – вставил Николай.

– А вот мы и гуляем! – взвизгнула теща. – Вот сейчас спляшем перед вами, барами.

От-та-та… от-та… Райка, давай-ка спляшем.

Валентина Петровна стала приплясывать. Это выглядело настолько глупо, что

казалось: теща вот-вот одумается и убежит от стыда, но ее вдруг поддержала и Раиса

Петровна – они заплясали обе, остервеняясь все больше и больше. Бояркин смотрел на них

даже с каким-то любопытством. Они плясали долго. Шло время, на улице стояла тишина, но

это их не касалось. Они без устали топали, звенели своими пробками, кричали и прыгали,

прыгали… Они почему-то не выдыхались, а даже, наоборот, только входили в азарт.

Валентина Петровна начала пристукивать комнатной антенной по верху телевизора, потом

колотить по-настоящему. Металлические стерженьки сломались, она порезала руку и стала

размазывать кровь по обоям. Увидела на окне Наденькины сережки и сгребла в карман.

– Мой подарок! Свадьбы не было. Надька, пойдем домой! Он недостоин тебя… Сейчас

все увезем…

Она спихнула их с дивана, содрала простынь и начала в узел собирать одеяло и

подушки, оставляя везде красные пятна. Раиса Петровна усердно помогала сестре.

– Мои обои! – вопила она, уже кромсая стены крест-накрест тупым кухонным ножом.

Наденька сидела на полу рядом с раздетым диваном. Она смотрела, не моргая и не

вздрагивая ни на стук, ни на крик.

Погром затягивался, и Николай медленно приходил в себя. Сначала он обнаружил, что

ни телевизор, еще не оплаченный полностью, ни обои, которые клеили очень старательно, не

было жаль. Появилась даже маленькая надежда: не вернется ли и вправду вся его жизнь в

прежнее русло. Он вдруг поймал себя на желании оказаться побежденным. По доброй воле

сдаться он им не мог, но если бы эти шаманки действительно его победили, то он бы,

пожалуй, не возражал.

– А хорош-шо вы работаете, – сказал он, – дружная бригада. Молодцы, ударницы!

Может вам помочь?

Увидев издевательскую улыбку, сестры молча бросились на него.

– Не бей, не трогай их! – крикнула Наденька, хотя Николаю вдруг, напротив, стало

даже весело.

Защищаясь, он толкнул Раису в ее ватную грудь, и она, наступив на подол своего

балахона, бухнулась задом так, что вздрогнули половицы, звякнули стаканы. Нож из ее руки

выпал, и Бояркин запнул его под диван. Падая, Раиска уронила и Валентину Петровну…

Потом они долго пытались подняться, но Бояркин сталкивал их одну на другую. Падая и

поднимаясь, сестры постепенно сместились в сторону двери и, воя от злости, на

четвереньках выползли в сени. Николай набросил крючок. Сестры уже устало поматерились

еще в сенцах, несколько раз пнули и ударили кулаками в обитую войлоком дверь и вышли во

двор. Бояркин затаился, опасаясь, что в окно может прилететь полено, но сестры, видимо,

утомились и ушли, стукнув калиткой.

Николай расслабленно опустился на диван. Было тихо. Голова болела от нервного

напряжения. Наденьку начало трясти от холода (дверь во все время визита родственников

оставалась открытой) или еще не известно от чего. Бояркин напоил ее водой и завернул в

одеяло. В комнате был кавардак, но все можно было прибрать, антенну купить новую, обои

подклеить, Все остальное оставалось неизменным.

Наденька лежала, изредка всхлипывая. Николай вспомнил о своем желании во время

визита гостей, чтобы они забрали ее с собой, и зло выругался. "Да как я могу! – подумал он. –

Разве ей можно с ними!" Он заставил себя встать и начать мести комнату. Около дивана

подобрал несколько пучков пивных пробок и выбросил в коробку с мусором. Подумав, один

пучок повесил на гвоздь как своеобразный свадебный сувенир.

Появиться у дяди Бояркин не осмелился и на другой день. Потом была работа, и,

заехав к нему лишь на третьи сутки, он не застал там ни матери, ни бабушки. Олюшка

рассказала, что они уехали утром, так и не дождавшись его. Не желая встречаться с

разозленным дядей, Николай