в этой убогой избушке с низким потолком, с

изодранными, так и не подклеенными обоями, перед картонной коробкой, в которой

отглаженное белье, конечно же, отсыреет снизу, Наденька показалась жалкой и самой себе.

Везде и всем она мешала. Мешала на квартире у матери, на работе в крохотной лаборатории,

где она мыла разные стекляшки и где с ней редко разговаривали. И даже теперь в этой дыре,

она чем-то мешала мужу, хотя, когда он занимался, она сидела, затаив дыхание.

– Жизнь моя бесполезна, – с глубоким вздохом произнесла Наденька. – Я никому не

нужна. Я всегда, с детства, хотела умереть. Всегда думала об этом. Подожди, я скоро

освобожу тебя. Когда-нибудь, вот так же, как вчера, ты будешь шататься по своим читальным

залам… и я тебя освобожу.

Наденька и сама не понимала, насколько искренне она говорила. Подобная угроза

защищала ее раньше от матери и тетки. Но, с другой стороны, в одиночестве она и вправду

боялась сама себя. Уверенность у нее тогда пропадала, самые обычные дела начинали

казаться ей опасными. Включая телевизор в чуть расшатанную розетку, она боялась, что ее

обязательно убьет током, а, истопив печку, боялась закрыть трубу до конца: ей казалось, что

тогда она обязательно угорит.

Бояркина ее заявление потрясло. Он молчал и смотрел на нее – вот она, та, которая

когда-то действительно чуть не выбросилась в окно, Такой она была, такой и осталась. Он

столько уже с ней мучается, а результата никакого, Николай сел рядом с женой, приобнял, ее

не зная, что сказать.

– Наденька, ты пойми, пожалуйста, что я желаю тебе добра, – тихо начал он. – Я хочу,

чтобы ты испытала увлеченность. Понимаешь, без этого нельзя. Увлеченность в жизни – это

как проявитель для фотобумаги, Я хочу, чтобы ты увидела жизнь не матовой плоскостью, а

отчетливой, глубокой, красочной картиной. Сам я, пойми ты это, люблю жизнь и поэтому

пытаюсь охватить ее широко. Так что если ты хочешь быть моим другом, то попробуй жить

примерно в таком же диапазоне. Ведь я перед тобой полностью открыт. Так подскажи мне,

как столкнуть тебя с мертвой точки? Что тебе интересно? Если ты не видишь смысла в том, к

чему я тебя постоянно призываю, то доверься мне поначалу слепо, иначе мы не сдвинемся.

Позже ты все поймешь, оценишь, а сейчас, главное, поверь, что зла я тебя не желаю. Ведь

тебе же сейчас со мной не стало хуже, чем прежде? Ну, скажи.

– С тобой мне стало еще тяжелей! – закричала она. – Ты другой. Я не приучена к

таким. У меня сил не хватает жить, как ты!

Выкрикнув, Наденька застыла в обиженной позе, как когда-то у вечного огня.

Несмотря на ее домашний вид, на особенный уют, создаваемый в комнате чистым бельем с

холода и горячим утюгом, эта женщина казалась Бояркину чужой. В последнее время она

чуть-чуть изменилась: округлилась лицом, у подбородка образовалась маленькая складочка.

Наденька наливалась женским здоровьем, которое многие мужчины считают лучшей

привлекательностью, но для Бояркина эти изменения не стали близкими, родными

приметами; он их просто не замечал.

Они долго молчали. Николай был растерян, Наденька обижена. По Наденькиному

разумению, муж должен был начать теперь успокаивать ее и пойти на какие-то уступки.

Николая в это время так и подмывало сказать, что если вместе им стало хуже, то какой

же смысл… Но он понимал, что Наденька потому так и кричит сейчас, что слепа, что

находится в спячке, от которой он не может ее пробудить. "Все Дело во мне самом", –

вспомнил он вчерашнюю мысль.

Ломая в себе желание заговорить, Николай прямо в комнатных тапочках выскочил во

двор и принялся колоть хозяйские дрова. Почему же Наденьке с ним тяжело? Потому что он,

увлеченный делом, хочет, чтобы и другие были увлечены?

Сначала Николай бил по чуркам с яростью, и поленья разлетались в стороны, как от

выстрела, пока в очередной раз колун, легко пройдя сквозь расщелкнувшуюся чурку, не

просвистел в сантиметре от лодыжки. Бояркин остановился, отходя от мимолетного испуга,

и, постояв немного, успокоился.

На крыльце домика он заметил сломанную доску. Руки зачесались взяться за ножовку,

молоток. Но кто это оценит? И ему здесь долго не жить.

Разглядывая двор, Николай снова подумал, что хорошо бы иметь собственный

деревянный дом с нехитрой мебелью и с книжными полками в нем. А рядом с домом –

сарайчик с верстаком и рубанком… Работаешь там, строгаешь доску и поглядываешь из сарая

через маленькое окошечко в огород, где зелеными валами стоит огребенная картошка. А тут в

сарайчик входит жена и зовет обедать. Нет, это не Наденька, а не то девушка Оля с

фотографии на кладбище, не то Наташа, теперь уже Крышина, о которой он уже давно ничего

не слышал. У той жены всегда в первую очередь видны глаза, в которые можешь смотреть

как в саму душу. Смотришь в глаза и содрогаешься, чувствуя, что ты с ней одно целое. (Так

вот, наверное, что значит любить. Любить – это видеть глаза друг друга). Ах, как счастливо

бы тогда жилось, как помогали бы они добрым устремлением друг друга, какая духовная,

светлая атмосфера бы у них была! Это было бы прочно, "А Наденька?" – вспомнил Бояркин.

А Наденька, напротив, как бы разряжала всякую атмосферу. Если Николай занимался, то она,

стараясь не шуметь, покорно ждала, когда он закончит, и мешала этим еще больше. В эти

минуты она и вправду, словно не дышала – от нее не было ни дуновения воздуха, ни

дуновения мысли; своей смиренностью она как бы останавливала всякое движение, и

Николай обнаруживал, что даже на установке среди действующих механизмов думалось

свободнее.

Бояркин почувствовал, что у него замерзли ноги. Он вошел в домик. "Господи, да как

же одиноко-то, – подумал он. – Оказывается, я такой же, как все, – одному мне тоже

невозможно. Если бы уметь не мучиться одиночеством. Но как же она? Ведь она-то будет

страдать, если я совсем уйду в себя".

Наденька укладывала белье в коробку. Николай присел на диван и несколько минут

критически рассматривал жену. "Женщина как женщина, – рассудил он, – но почему жить-то

с ней невозможно?"

– Наденька, как, по-твоему, ты вообще-то хоть чуть-чуть должна измениться? – без

раздражения, по-дружески спросил он.

– Да почему я всю жизнь кому-то что-то должна? – снова неожиданно почти закричала

она. – Почему ты сам-то не изменишься?!

– Я!? – удивился Бояркин. – В чем же я должен измениться? Объясни. А… Хотя я

знаю. Я должен измениться по