каких едят в армии и в столовых. Нина Афанасьевна взяла чашку за край правой

рукой и поставила устойчивей. Потом правой же рукой взяла левую, бледную и вялую, и как

посторонним предметом подперла ею чашку. Бояркин смотрел с состраданием.

– Ну, ладно, пошли, пошли, – по-свойски засмеявшись, сказала Валентина Петровна и

слегка подтолкнула его к двери.

В той комнате, куда они вошли, было много цветов. Правда, они не цвели, но уж зато

листья были мясистые, сочные, как у дурмана. Отражаясь в полированных плоскостях

мебели, они создавали зеленый полумрак джунглей. В углу стояло черное пианино, на

котором тоже стояло три горшка с зеленью.

Главным блюдом на столе была жареная капуста, которая разожгла аппетит запахом,

но оказалась пересоленной. Валентина Петровна ела с удовольствием и, стимулируя аппетит

гостя, несколько раз напоминала, что в капусте много железа, столь необходимого человеку.

– Уж извините, что только капуста, – сказала она, наконец, сдаваясь, потому что

пропаганда железа не действовала, – некогда все. Да еще новая блажь на меня нашла.

Увлеклась иностранными языками. На мир, знаете ли, надо смотреть шире… Вы понимаете

это?

– Вполне, – буркнул Бояркин.

Ища поддержки, Валентина Петровна посмотрела на дочь, но та сосредоточенно

ковырялась в тарелке.

– М-да, – растерянно произнесла хозяйка. – Прочитала вот недавно книгу какого-то

писателя. Он описывает трех, ой, чуть было не сказала трех мушкетеров. Нет, куда там – трех

алкоголиков. Противно читать. Эта писанина не вызывает ничего, кроме омерзения. А за

границей, например, прочитают да что про нас скажут?

– А что, за границей алкоголиков нет?

– Есть, но там это социальное явление… А у нас, в соцстране…

– Вот пусть и за границей к алкоголикам испытывают омерзение. Я так понимаю, что

литература существует не только для красивых чувств.

"М-да, ну и гражданин", – подумала Валентина Петровна, не зная к какому слою его

отнести – к рабочим, к интеллигентам или просто к бродягам. Она видела, что ее кокетство

здесь не подходит, и решила немного умерить его.

– Ну, выпейте, выпейте, – сказала она, подвигая рюмку Бояркину.

Пить Николаю не хотелось, но он понял, что его проверяют, и выпил одним махом.

– У вас какое образование? Вы где-нибудь учились? – спросила хозяйка, подперев

щеку рукой.

– В педагогическом институте, – пришлось сообщить Бояркину. – Но ушел с первого

курса.

– Как? Вы бросили институт? Нет, институт бросать нельзя.

– А почему нельзя?

– Ну… – протянула Валентина Петровна и уж тут растерялась окончательно.

В своих статьях она допускала поиски и сомнения современных молодых людей, но

сама этого не понимала, просто знала, что газетчику многое нужно допускать. В своей

многотиражке она привыкла писать так, чтобы никого сильно не обидеть и всем нравиться.

Бояркин же своей ершистостью напомнил Валентине Петровне ее молодого сотрудника –

симпатичного мальчика в джинсах, который проработал всего три месяца, но с которым уже

не было сладу. Со своим веселым, как будто даже легкомысленным характером, он писал в

основном ядовитые критические материалы. В первый же раз вместо положительной заметки

о соцсоревновании в цехе-маяке он робко положил на стол статью с заголовком "Тусклый

свет маяка". Формализм соревнования доказывался в ней так ясно, что и у самой Валентины

Петровны не осталось иллюзий на этот счет. Но кому это надо, если тут предстояло работать

и работать? Она позвонила раскритикованным. Те стали еще более обходительными, чем

раньше, и обещали исправиться без статьи. Когда Валентина Петровна объяснила ситуацию

сотруднику, тот лишь хмыкнул, а на другой день с улыбочкой подал коротенькую заметку

"Ржавые рубли" о порче дорогой техники под дождем и солнцем в другом хорошем цехе с

таким же симпатичным руководством. Валентина Петровна попыталась в ней кое-что

смягчить, но факты там были как кирпичи – не растворишь и не размешаешь, и, оставив

почти все как есть, она со страхом отдала материал на линотип. На другой день после выхода

газеты в редакцию пришел раздраженный механик цеха – здоровенный, кряжистый мужик.

– Где этот ваш фельетонист? – спросил он.

– Здравствуйте, Василий Павлович, – сказал сотрудник, поднимаясь и подходя к нему.

Смешавшись, механик нехотя подал ему руку и несколько секунд смотрел в глаза

сверху вниз, как на ребенка.

– А ведь ничего не соврал, – сказал он, неожиданно засмеявшись. – Но зато ты нас

прославил. Еду сейчас в автобусе, а надо мной смеются. И надо же такие слова подобрать –

ржавые рубли! Где ты сам-то такие рубли видел?

– У вас возле цеха, Василий Павлович, – добродушно ответил сотрудник.

– Ладно, спрячем мы это оборудование. Спрячем.

Редакторша мысленно перекрестилась, но, почему все обошлось без скандала, так и не

поняла.

Валентина Петровна задавала Бояркину много вопросов о родителях, о дяде. Николай

отвечал неохотно и лишь однажды, рассказывая о Никите Артемьевиче, воодушевился,

поймал себя, правда, на слишком уж детском восторге перед дядиными кулаками и

гимнастическими занятиями. Но слушательница, однако, заинтересовалась и

побеспокоилась, уж не стесняет ли Николай своего пока еще не женатого дядю, и узнала все,

что необходимо, и о дяде.

"Вот так дела, – с удивлением думала она, наблюдая за Бояркиным, который был,

кажется, сделан из того же теста, что и ее неуживчивый, но, несомненно, умный сотрудник. –

Вот так Наденька. Дура, дура, а смотри-ка… Да ведь он же умнее ее в сто раз. Но, может

быть, хоть от него ума наберется". У самой Валентины Петровны разлад с первым мужем –

Наденькиным отцом произошел из-за того, что тот был шофером. А уж когда она стала

учиться в институте, то о муже стала стесняться даже вспоминать, не то что рассказывать.

Второй муж был раза в два культурней ее самой, но зато совершенно непрактичный. А

непрактичный муж – это не муж – потому и расстались. После этого она стала ждать

звездного часа. Наступил он, когда после окончания учебы она перешла на другой завод уже

редактором. В первый же день она в отутюженном костюме молочного цвета, с высокой

прической, распространяя аромат дорогих, тревожащих духов, обошла кабинеты больших и

малых руководителей. Всюду она напомнила, что газета – это орган правления, и кое-где

"проговорилась", что сама она не замужем. Но все руководители оказались женаты…

Попадались, правда, кандидаты в мужья, но каждый чем-то не подходил. Бояркина и

Наденьку она сочла парой подходящей. Главное, что он был не глупее дочери. И, кроме того,

у него такой интересный, холостой дядя. Правда, он опять же шофер, да, как видно, не дурак.

Да и не тот