– Сегодня сорок дней, как не стало моего дорогого мальчика.Спасибо вам всем, что пришли помянуть, – сказала она низким, словно быпридушенным голосом. – Он был чудесным сыном, дороже его у меня никого в жизнине было. Думаю, никто из вас не может сказать о нем хоть что-то дурное.Говорят, смерть забирает лучших. Вот, забрала моего сына. У меня к вам просьба– ничего про Сережу больше не говорите. Просто выпейте и покушайте на помин егодуши, упокой ее, господи. Земля ему пухом, царство небесное.

И она опрокинула в рот содержимое стакана. Тяжело села,отломила кусочек сыра, начала медленно жевать. Веки опустились – она словношторку задернула между собой и миром.

Вокруг пили. Общительный Максим потянулся было чокнуться смачехой, но Долохов сделал ему страшные глаза – и он отдернул руку такторопливо, что едва не расплескал свою водку. Опрокинул в рот всю стопку, смаху сел и принялся хлебать борщ, сам такой же красный, как этот борщ,убежденный, что все заметили его дурацкий промах. А между тем, разумеется,никто ничего не заметил. Таких неучей, не знавших, что на поминках не чокаются,нашлось еще несколько человек. Ну что ж, теперь будут знать.

Валентина, впрочем, на промашку Максима не обратила никакоговнимания. Она сама тоже была хороша: первую рюмку на поминках пьют до дна,одним глотком, она же цедила крохотными глоточками, словно в задумчивости,исподтишка продолжая поглядывать на женщину в черном свитере.

Получается, Ирина Пластова (кажется, в той кошмарной заметкеее назвали Ириной Петровной), жена Олега, мать Сергея Пластова? Но этого неможет быть.

– Чего и почему? – шепнул кто-то рядом, и Валентинаочнулась. Покосилась в сторону и увидела, что Долохов не ест, а смотрит на нее.

– Что? – спросила непонимающе.

– Не знаю, – дернул он плечом. – Это тебя надо спросить. Тысидишь и бормочешь: «Не может быть!» Вот я и спрашиваю: чего не может быть ипочему?

– Нет, серьезно, это его мать? – спросила Валентина.

– Да господи, она ж сама назвала его своим сыном! Чего тебееще надо? – удивился тот. – В смысле, они не похожи? Ну, всякое бывает. Я тожена свою матушку ни грамма не похож, зато весь в отца, как вылитый.

– Дело сугубо в ней! – Валентина помахала перед открытымртом ладошкой, разгоняя водочный вкус. Почему-то ей в голову не пришлозакусить. – Ты понимаешь, она принадлежит к тому типу женщин, у которых ярковыражена гиперандрогения. У них в организме переизбыток андрогенных, то естьмужских, гормонов. Видишь эти усики, щеки в густом пуху? Ей сейчас околосорока, а лет через десять это станет еще заметней. А уж когда поседеет, вообщебудет выглядеть как Дед Мороз, особенно с ее склеротическим румянцем, я тебеточно говорю! Потом обрати внимание, как она сложена. Очень полная. Наверняканалицо гормональная патология. Я тебе с уверенностью шестьдесят процентовпарадистанс скажу, что она бесплодна. Она не могла ребенка родить.

– Шестьдесят процентов чего?.. – тупо спросил Долохов.

– Гарантии, что она не могла ребенка ни родить, ни зачать.

– Нет, ты про какую-то пару говорила.

– А, это наше выражение такое, профессиональное:парадистанс, то есть на расстоянии. Ну, можно сказать: гинекологический диагнозпарадистанс, понятно?

– Теперь понятно. Но не пойму, чего ты так напряглась поэтому поводу?

– Просто я слышала, что Олег женился на женщине с ребенком.А получается, что у этого бедного мальчишки и отец оказался не родной, и мать.

– Да, всякое бывает. Но главное, чтобы они его любили, вот ивсе. А судя по ее словам, дороже Сергея у нее никого не было. Кроме того, тыговоришь, что гарантия этого диагноза только шестьдесят процентов. Может, этаженщина попала в остальные сорок.

– Ну, дай бог, если так, – пробормотала Валентина, отводяглаза. Все-таки неудобно этак бесцеремонно разглядывать незнакомого человека.Тем более что Ирина Петровна, кажется, не оставила без внимания ее любопытство.Пару раз Валентина заметила острый, колючий промельк быстрого взгляда из-подщетинистых ресниц. – И вообще, какое мое дело?

– И то, – рассеянно кивнул Долохов. Вокруг начали наливатьпо второй, он был тоже занят этим ответственным делом.

Ирина Петровна вновь наполнила стакан до половины, вновьопрокинула ее одним глотком и принялась рассеянно жевать сыр.

– Ей-богу, – негромко сказал Долохов, – поглядишь, как онасорокаградусную хлобыщет, – и воленс-неволенс поверишь в твойшестидесятипроцентный парадистанс. Кстати, Валь, ты не пересядешь на мое место?Мне с Максиком надо пошептаться, а через тебя как-то не вполне удобнополучается.

Он поднялся, Валентина покорно пересела, оказавшись на одинстул ближе к Ирине Петровне. Теперь смотреть в ту сторону было вовсе неудобно.Пришлось заняться едой.

Долохов и Максим, усевшись рядом, немедля сдвинули головы,будто две подружки-сплетницы, и принялись оживленно шептаться. Девушки,сидевшие с другого боку Валентины, тоже вовсю чесали языками. Причем создалосьвпечатление, что они уже совершенно забыли о печальном событии, по поводукоторого собрались в столовой. Их куда больше волновало, почему одна из них, поимени Люда, не пришла вчера на какую-то тусовку в ночном клубе «Гудок», кудадолжен был прибыть некий Гоша. Судя по трепетности и почти священной дрожи вголосе, с какими называлось его имя, это был сущий идол не только нижегородскихкрасоток, но и всех девиц в мировом масштабе. Люда, как выяснилось, быланакоротке с идолом (занималась с ним в одной студии бального танца) и обещалапознакомить с ним Таню – чернявенькую, чуточку вульгарную девушку, влюбленную вГошу на расстоянии. Но Люда подвела подружку – не пришла в «Гудок», и Танянапрасно слонялась вокруг кумира, напрасно терлась о него грудью и бедром,когда тот играл в боулинг, и столь же напрасно извивалась перед ним, едваначались танцы. В первом случае Гоша вежливо попросил Таню подвинуться и непыхтеть ему в шею. Во втором… во втором просто не заметил ее.

– Конечно, там вокруг столько девок тусовалось, и все к немулипли, будто он шоколадом намазан. Если бы ты меня к нему подвела ипознакомила, он бы на меня точно внимание обратил, и потанцевать пригласил бы,и домой проводил, – обиженно тянула Таня.

– Ты, Танька, наверное, сметаны объелась, которую тебе мамаиз Лыскова привезла, – усмехнулась та, которую называли Людкой. – Гоша никогданикого не приглашает танцевать. Зачем напрягаться? Девки сами к нему в очередьстановятся. И, между прочим, напрасно. Он практически всем отказывает. А ещедомой провожать… Да небось такая девушка бы в историю Нижнего вошла, которую быон домой проводил. Дас ист фантастиш!