Интересно, почему его так зацепила эта новость?

– Ну и дела, – пробормотал Максим. – Ишь ты, я не знал, чтоотец у него не родной. Впрочем, я не шибко дружил с Серегой, чтобы он со мной отаких делах откровенничал. Правда, он меня со своей девочкой познакомил, абольше никто о ней даже не слышал, но я так думаю, это потому, что мы нос кносу столкнулись, когда он с ней на остановке разговаривал, а я его окликнул, иему просто неудобно было нас не познакомить.

– Да? – безразличным тоном спросил Долохов. – И что задевочка у него была? Тоже… с химбиофака?

Почудилось Валентине или обозначилась какая-то пауза в этомневинном вопросе? А кстати, откуда Долохов взял, что Сережа Пластов нахимбиофаке учился? Да, вроде бы об этом было написано в той страшной заметке.Выходит, Долохов ее читал? То есть он знал о гибели Сергея еще до того, какМаксим заговорил о поминках? А впрочем, какое это имеет значение?

– Нет, она, кажется, не студентка, – ответил Максим, иВалентине почудилось, что слова его прозвучали как-то очень осторожно.

– А как ты считаешь, у них… отношения были серьезные?

Да что такое, почему ей мерещится в словах Долохова какой-топодтекст? Вернее, в интонации, а не в самих словах – вполне безобидных.

– Не знаю, – после некоторого раздумья ответил Максим. – Я оней ничего раньше не слышал. И вообще, она не похожа… на остальных девчонок, скоторыми Сережа раньше тусовался. Такая серьезная, крепкая черноглазая деваха,тугая вся, не то что эти наши, заморенные… инфузории-туфельки.

– Что? – хихикнул Долохов. – Это что ж за туфельки такие?Чьего производства?

– Простейшие, типа амебы, – авторитетно объяснил Максим. –Размножаются делением.

– Чего только не бывает на свете… – пробормотал Долохов,заглушив мотор.

За разговором Валентина даже не заметила, как они оказалисьна месте, около студенческой столовой. То есть Долохов решил не ехать вадресное бюро? Забыл? Или сейчас высадит их с Максимом, а сам помчится наРождественскую?

Нет, тоже выходит, закрывает машину.

– Ну, пошли, помянем твоего дружка, – сказал Долохов ипервым взбежал на крыльцо.

Там толпились ребята, с виду студенты. И не скажешь, чтособрались на печальное мероприятие. Орут, хохочут. Валентина поглядывала на нихс невольным осуждением, пока не вошла в столовую и не поняла, что она работаетв нормальном режиме. В гардеробной и общем зале царило оживление, возможно,большинство ребят и не знало, что в отдельном помещении накрыта поминальнаятрапеза.

Зальчик был очень небольшим, поэтому за столы садились внесколько очередей. Валентина с Долоховым и Максимом приехали как раз в туминуту, когда места занимала вторая партия гостей. Их никто не считал, непроверял, не уточнял, кем-де вы приходились покойному. Кому не хватило мест застолами, вышли в общий зал – подождать третьей очереди.

Здесь было тихо – не в пример крыльцу и соседнему помещению.Валентина исподтишка оглядывалась, пытаясь высмотреть Олега (все же она не доконца поверила Долохову, что отец, ну, пусть отчим, не придет помянуть сына, тоесть пасынка!), но Пластова и впрямь не было видно. Во главе стола сидела однатолько темноволосая, коротко стриженная женщина. Она была широкоплечая,довольно полная, одетая в мешковатый черный свитер. Тяжелое, отекшее лицо скрупным носом и густыми бровями, сросшимися на переносице. Над маленьким,напряженно сжатым ртом темнели усики. Глаза опущены. Судя по усталому лицу, ейбыло совершенно все равно, что происходило вокруг: вся эта суета официанток, товспыхивающие, то затихающие неловкие разговоры ребят, пока не решающихсявзяться за еду, – и лишь изредка меж густых черных ресниц просверкивалнапряженный взгляд, выдающий, что женщина внимательно следит за происходящим.

Чуть позади и сбоку от нее, на отдельном столике, былустановлен большой фотографический портрет парня лет двадцати с невеселым,измученным лицом. Портрет был очень хорошего качества. «Даже слишком хорошего!»– подумала Валентина. Она как-то привыкла к парадным портретам покойников,приукрашивающим их прижизненный облик. Здесь же Сергей был таким изможденным, стакими глубокими, коричневыми тенями под глазами, с бескровными губами изапавшими щеками, словно его сняли уже после смерти, вот только голубые глаза спомощью какой-то фантастической фототехники были сделаны открытыми, печальными,как бы даже молящими.

Тут же Валентина вспомнила, что посмертно Сергея снять никакне могли, ибо от него остался только обгорелый скелет, и ей стало жутко истыдно своих неуместных бредней. Ко всему прочему, вспомнился еще один виденныйсегодня портрет покойника: пятнадцатилетней давности фото Алеши Хромова в егоформе десантника с аксельбантами, с лихим черным чубом из-под берета…Настроение и вовсе стало беспросветным.

«Зачем я сюда пришла, дура? – с тоской подумала Валентина. –Не свалить ли потихоньку?»

И в эту самую минуту женщина, сидящая по главе стола,негромко сказала:

– Прошу всех налить.

На стол было выставлено десятка два больших бутылок водки«Гжелка». Возникло негромкое оживление, бутылки тотчас расхватали. Какизвестно, «Гжелка», да и все современные водочные посудины из числа дорогих, небез секрета. Водка просто так из горлышка не льется, а только хиленько капает:бутылку надо резко наклонить, потом выпрямить, ну а уж потом спиртное струитсявесьма щедро. Большинство собравшихся оказались знатоками процесса, но кое-ктозамешкался. Рядом с Валентиной, к счастью, сидел Долохов, который взял дело всвои умелые руки.

Женщина в черном свитере сама налила себе водку – не встопку, какие стояли перед гостями, а в граненый стакан – правда, до половины,– и встала.

Все зашумели, задвигали стульями, тоже поднимаясь. Междупрочим, кое-кто из оголодавших студентов успел уже куснуть блин, или зачерпнутьложкой борщ, или подцепить на вилку ломтик дорогой копченой колбасы (на столбыли выставлены одновременно все блюда, закуска, горячее и кисель на третье),поэтому некоторые спешили прожевать и даже кашляли, давясь.

– Все-таки странные поминки, – пробормотала Валентина,повернувшись к Долохову. – Ни отца на них, ни матери. Может быть, жена Олегапосидела с первой группой поминальщиков, а потом ушла?

– А почему ты думаешь?.. – начал Долохов не без удивления,но осекся, потому что женщина заговорила, держа стакан в руке.