Жюстина Пьеровна резонно заметила, что смех был женский, апотому ни к покойному барину, ни к покойному королю из пьесы Шекспира «Гамлет»не мог иметь никакого отношения.

– Вы правы, – благодушно согласился Адольф Иваныч. – И я вамсейчас отвечу, кто там смеялся. Булыга! Давай ее сюда!

Ирена замерла, потом заметалась по своей каморке, ища, кудаспрятаться, но там, пожалуй, и серой мышке было бы затруднительно найтиукрытие, а потому, когда дверь распахнулась и на пороге вырос Булыга, онатолько и могла, что загородилась от него руками. Это было, впрочем,бессмысленно. Сила у горбуна была нечеловеческая, Ирена могла только бестолковомахать руками и ногами, когда он схватил ее и поволок.

Несколько раз она больно ушиблась ногами о какие-то ступени(Булыга тащил, не разбирая дороги и не слишком заботясь об удобствах жертвы),потом за что-то зацепилась подолом сарафана, так что раздался треск, когдаБулыга потащил ее дальше, и вот наконец свет ударил ее по глазам и руки Булыгиразжались, да так внезапно, что Ирена едва не упала, с трудом удержавшись наногах.

– Кто это?! – раздался изумленный вопль Жюстины Пьеровны.

Ирена отмахнула со лба растрепавшиеся волосы и огляделась.

Она находилась в просторной зале, отделанной ореховымипанелями. Большие французские окна выходили в сад и были окаймленны тяжелымипортьерами. В глубине залы находился дощатый помост (на нем в изумлении застылиЕмеля и Матреша), а поодаль стояло десятка два или три стульев. Все они былиизящны, обиты бархатом или дорогим ситцем, как и прочая мебель, которую успелаИрена еще позавчера увидеть в графском доме. Итак, она находилась в одной изкомнат этого дома! Судя по всему, это действительно была театральная зала графаЛаврентьева.

Ирена перехватила полный ненависти взгляд Матреши и поскорейотвела глаза. Слава Богу, Емеля смотрел дружелюбно, сочувственно, и Ирена беглоулыбнулась в ответ.

Тут же она узрела высокую, весьма сухощавую даму сэнергичным некрасивым лицом, одетую со всевозможными ухищрениями кокетства, негрешащими, впрочем, против хорошего вкуса, и поняла, что перед ней ЖюстинаПьеровна. Да, все в ней выдавало истинную француженку! Рядом стояла худенькаямалокровная девица лет семнадцати с большущими водянистыми глазами на тощенькомбледном личике. Ее соломенного цвета волосы были заплетены в довольно жидкуюкосицу.

– Свят-свят-свят! – проблеяла она, и Ирена узнала голосСаньки. Впрочем, и без того можно было догадаться, что это и есть protégéуправляющего. Санька была облачена в громоздкий туалет цвета темного бордо сзолотыми прошивками и галунами, туго-натуго стянутый в талии шнуровкою иснабженный неуклюжими фижмами. Припомнив портреты, висевшие в их доме, Иренасообразила, что это платье относится ко времени, всего вероятнее, ЕлизаветыПетровны и принадлежало, должно быть, одной из прабабок графа Лаврентьева.Тощие Санькины формы торчали из глубокого декольте, вызывая жалость и насмешку,а отнюдь не те чувства, на которые это декольте было рассчитано. Да уж, ЖюстинеПьеровне было с чего возмущаться. Лиза Муромская в роброне елизаветинскихвремен! Что за комиссия, Создатель!..

В сторонке, прямо на полу, была свалена куча еще каких-торазноцветных одежд.

– Кто это?! – повторила Жюстина Пьеровна, и ей ответилненавистный голос Адольфа Иваныча:

– Это – ваша новая ведущая актриса.

Настала минута общего онемения, а потом собравшиеся обрелиголос так же разом, как и потеряли его:

– Что?!

– А чем она вам плоха? – усмехнулся Адольф Иваныч. –Ручаюсь, что текст она выучит куда скорей Саньки. Возможно, что даже и учитьего ей не придется: подозреваю, что Пушкина она, как и все образованные русскиебарышни, наизусть всего знает.

– Так, значит, я все же барышня? – с ненавистью взглянула нанего Ирена. – Барышня, а не крестьянка? Для чего же вы оболгали меня в людскихглазах?

– Да мне, знаете ли, наплевать, кто вы на самом деле, –пренебрежительно произнес Адольф Иваныч, становясь в величавую позу. – Сейчасмне нужно одно: чтобы благополучно отыгран был спектакль. Нужна исполнительницаглавной роли. Я ее отыскал. Можете считать себе кем хотите, можете быть кемхотите, но на ближайшие три дня вы – Лиза Муромская. Вот вам, как говорят вРоссии, и весь сказ! Понятно?

– Cette vachèrela?! Ce salisson?[20] – завопилаЖюстина Пьеровна, от возмущения позабыв русский язык.

Конечно, в рваном грязном сарафане, со свалявшейся косой, вобрывках лаптей, державшихся на ногах лишь потому, что были прикручены онучами,она выглядела не слишком презентабельно, и все же… Грязнуля – может быть, ноназвать ее vachèrela?! Кровь бросилась Ирене в голову.

– L’apparence est souvent trompeuse, – огрызнулась она, – onpeut laver toute saleté!

Жюстина Пьеровна от неожиданности взвизгнула так, будто ееукусила змея:

– Vous parlez français?!

– Oui, – сквозь зубы бросила Ирена. – Mais que ici tel?[21]

Однако пререкания с Жюстиной Пьеровной интересовали ееменьше всего, она снова повернулась к Адольфу Иванычу:

– Вы желаете, чтобы я играла? Никогда в жизни, поняли?Только не надувайтесь, как dindon (послышалось ей или впрямь Жюстина Пьеровнаиздала тихонький смешок, услышав, как Ирена назвала Адольфа Иванычаиндюком?..), не становитесь в позу. Я не стану играть, даже если вы немедляначнете грозиться послать меня на конюшню и содрать кожу с моей спины.

– Ах нет! – испуганно возопила Жюстина Пьеровна. –Соглашайтесь, умоляю вас!

– Ни-ког-да, – отчеканила Ирена.

Она почувствовала, как похолодели руки. Еще бы! Ей былострашно, отчаянно страшно. Она ощущала себя игроком, который поставил на картувсе свое состояние. Но игрок теряет всего лишь имущество. Проиграй Ирена в этойсхватке характеров, она потеряет жизнь, потому что порку ей не выдержать.Конечно, не выдержать! Но ведь и Куре не выдержать тоже… Да, ставкой в этойигре была даже не ее жизнь. Ирена не могла, не могла допустить, чтобы из-за неепогиб другой человек. Довольно, что Игнатий пытался спасти ее, испросить у неепрощения ценой собственной жизни.

Довольно.