– Но ведь сейчас ты не Юпитер и даже не Юлий Цезарь, –сказала Ирена. – Ты – красавец-барин, который привык, что ему ни одна городскаякрасавица не откажет, а тут вдруг какая-то деревенщина нотации читает. – И онаважно повторила свою реплику: – «Если вы хотите, чтобы мы были впередприятелями, то не извольте забываться!» Конечно, ты изумлен, тебе смешно,интересно, и, чтобы не утратить расположения этой девки, ты волей-неволейиграешь по ее правилам. Ты должен не руки заламывать трагически, а улыбаться и,наоборот, руки за спину прятать, чтобы невзначай не обнять ее, и глазами игратьдолжен, потому что ты заигрываешь с ней, и в то же время – смотреть на нее свосторгом…

Жюстина Пьеровна проронила смущенно:

– Скажите, пожалуйста, вы в самом деле актриса? Вамприходилось играть на театре?

– Да что вы, – смутилась Ирена. – Просто я очень люблютеатр, не раз бывала на спектаклях в Александринском, а также во всевозможныхчастных и домашних театрах, да и сама участвовала в маленьких пьесках иводевилях.

У Жюстины Пьеровны сделалось несчастное выражение лица.Ирена поняла, что она опасается соперничества и, может быть, уже жалеет о том,что заменила глупую Саньку этой чрезмерно вострой особой. Как бы ненажаловалась Адольфу Иванычу на новую актрису, которая вмешивается не в своидела! Ирена очень боялась, что управляющий снова посадит ее под замок, поэтомутеперь она давала советы актерам только исподтишка, чтобы не слышала ЖюстинаПьеровна, слишком уж откровенно в ход репетиций не вмешивалась, однако сизумлением заметила, что и актеры то и дело на нее поглядывают, словно ждутодобрения или замечания. Это заметила и Жюстина Пьеровна, однако, на счастье,старая актриса любила театр больше собственного тщеславия, а потому смирилась свмешательством Ирены. Кроме того, ну никак нельзя было не заметить, что этоидет только на пользу постановке. Жесты у актеров сделались живее, мимика –более непосредственной, исчезли ходульные позы и неестественные интонации, идаже Берестов и Муромский выглядели если и не настоящими барами, то хотя бынапоминали их. Разошелся и Емеля. Одна лишь Матреша продолжала держатьсячопорно, и в репликах Насти, обращенных к Лизе, сквозила откровенная ненависть.Жюстина Пьеровна злилась, бранилась, но поделать ничего не могла.

– Дура ты, Матрешка, – улучив минуту, когда никто не слышал,пробормотала Ирена. – Хочешь спектакль сорвать? А кому от этого будет лучше?Мне? Нет, не мне, а тебе и твоему сыну. Мало на вас немец злобствует? Помешаешьспектаклю – обоих плетьми засечет до смерти. И мое заступничество не поможет.

– Наши печали – не твои заботы, – люто огрызнулась Матреша.– Тебя никто и не просил заступаться.

– Ну, если бы речь о тебе одной шла, я бы и пальцем нешевельнула, – с не меньшей злостью огрызнулась Ирена. – Курю только жалко… Да иЕмелю…

– А его с чего? – фыркнула Матреша, и ее желтые глазавнезапно позеленели.

«Ага! – мысленно кивнула Ирена точности своей догадки. –Ревность – чудище с зелеными глазами!»

– Да с того, что горевать станет. Любит же он тебя, неужелине видишь?

Глаза Матреши вдруг заплыли слезами.

– Неужели правда? А я думала… думала…

– Думала, я тебе соперница? – подсказала Ирена. – С умасошла. Софокл мне как брат. Ведь он Игнатию был молочным братом, значит, и мне…

– А ты и впрямь была замужем за Игнашею? – недоверчивопроговорила Матреша. – А я думала, лгут люди. Емеля-то верит тебе, а другие…

– Эх, что мне те другие! – вздохнула Ирена. – Сама-то я просебя все знаю. Знаю, что влюбилась в Игнатия, венчалась с ним, счастливой бытьмечтала, а попалась в западню. Игнатий умер, а я… а мне что делать?!

– Лиза, Настя! – прикрикнула Жюстина Пьеровна, котораяназывала актеров исключительно по именам их персонажей. – Перестаньте болтать,нужно репетировать.

Девушки быстро переглянулись – и завели привычную песню:

– Настя, Настя, беда! Завтра у нас обедают Берестовы, отец исын. Мне только что рассказал об этом папенька.

– Берестовы?! Мать честная! Да ведь Алексей Иваныч узнаетвас немедленно.

– Конечно! И вообрази, что он подумает, коли узнает вблаговоспитанной барышне свою Акулину? Какое мнение он будет иметь о моемповедении и правилах, о моем благоразумии? Моя репутация будет навекиопорочена! Я паду в его глазах безвозвратно!

– Да вы не тужите, барышня! – воскликнула Матреша с такимсочувствием в голосе, что скучавший в сторонке Емеля вдруг встрепенулся ипосмотрел на нее очень внимательно. – Что-нибудь непременно придумается.

– Да что тут придумается? – уныло произнесла Ирена, с трудомудерживая улыбку. Все же приятно, когда у тебя становится на одного врагаменьше!

– Вы можете сказаться больной, – улыбаясь в ответ,посоветовала Матреша.

– Ты ведь знаешь, что батюшка все болезни считает толькопричудами дамскими, он мне не позволит в комнате отсидеться. С него ведьстанется и за косу меня к гостям вытащить. С другой стороны, мне бы оченьхотелось видеть, какое впечатление произведет на Алексея свидание стольнеожиданное… Ах, Настя, кажется, я придумала! Только мне для этого потребуетсятвоя помощь.

– Все, что велите, барышня! – от души сказала Матреша, иЖюстина Пьеровна захлопала в ладоши:

– Ну наконец-то все получилось как надо!

В первый же день на репетиции появился Адольф Иваныч всопровождении Булыги и Нептуна. Бульдог немедленно принялся рваться на сцену иуспокоился, только когда Ирена подошла и погладила его. Немец и староста созлобой наблюдали эту картину, но ничего не сказали. Точно так же молча АдольфИваныч смотрел репетицию. Лицо его было непроницаемо, однако Булыга зевнул ижалостным голосом возопил:

– Адольф Иваныч, ой, батюшка, а не прикрыть ли тебе тиярыэти? Как бы гости с тоски не померли! Говорят, говорят незнамо что, ходят,ходят по сцене незнамо зачем… Собрать бы гостей, а на сцену нашего Нептушувыпустить. Сигару ему в зубы да еще водки стакан… Во смеху было бы!

Жюстина Пьеровна схватилась за сердце. Адольф Иванычпереводил взгляд с актера на актера, как бы в раздумье, а не последовать ли, всамом деле, совету своего прихлебателя.