– Ой, спасибочки, она мне уже так помогла, что дальшенекуда! – вызверилась Матреша. – Мы с сыночком казни ждем, а Игнаша, бедный, ивовсе в сырую землю зарыт…

– Тихо! – быстро сказал Емеля. – Молчи, глупая! Второй ужераз об этом говоришь, а разве не помнишь, что немец настрого, под страхомлютой, немедленной смерти, запретил рассказывать о приезде Игнатия и… о том,что случилось здесь? Помнишь, как стращал: коли ляпнет кто о случившемся, тогоуправляющий убьет немедля, своею рукой, или Булыга приложит до смерти. Баринвсе равно ему поверит, а не нам. С того он Степаниду на выселки и отправил,чтобы она не проболталась о смерти сына. Она, ведьма, ни Бога, ни черта небоится, ей на этого Адольфа плюнуть и растереть, а Булыга перед ней и вовседрожкой дрожит… Как пить дать все рассказала бы барину, вот ее и отвезлиподальше.

– Помню Адольфов наказ, как не помнить, – угрюмо проговорилаМатреша. – Только понять не могу: зачем ему это нужно?

– Бес его разберет, – так же угрюмо отозвался Емеля. – Одномне ясно: Адольфу во что бы то ни стало нужно, чтобы театры наши именно вназначенный день прошли. Если же узнает новый барин про Игнатия, вряд лиразрешит лицедействовать. Как ни грызлись они с Игнатием с самого детства, какни подло рождение Игнатия, а все же они отчасти родня. Да его все соседиосудят, коли узнают о театрах, что на могиле свежей игрались.

«Так вот почему меня обвинил во лжи Адольф Иваныч! –сообразила Ирена. – Вот почему уверял, что Игнатий вернулся в Петербург… Думал,гостям стыдно будет ехать на спектакль, когда в Лаврентьеве две смерти подрядприключились. Ну ладно, старый барин два месяца назад преставился, к тому жевелел спектакль во что бы то ни стало на ежегодном летнем празднике сыграть. Ноэтот Берсенев должен быть совершенным чудовищем, чтобы разрешитьлицедействовать, когда еще и девять дней после смерти Игнатия не отойдут. Конечно,конечно, он не позволил бы этого. Он обманут, значит… Но ради чего Адольфстарается? Какой для него в том спектакле интерес? А какой-то интерес все жеесть… Может быть, в том дело, чтобы Санька свою роль отыграла? Может быть,Адольф от этой дурочки вовсе голову потерял? Да нет, едва ли… Не похож он начеловека, который из-за смазливой мордашки способен голову потерять!»

– Одного понять не могу: самому Адольфу-то Иванычу какая вэтих театрах выгода? Зачем нужно, чтобы именно в этот день они состоялись?Неужто ради Саньки старается? – словно подслушав ее мысли, задумчиво проговорилЕмеля.

– Ради Саньки?! – фыркнула Матреша. – Да что ему Санька?Подстилка, только и всего.

– Но ведь она, дура бездарная, всю затею провалит… –сокрушенно вздохнул Емеля.

– Да где ж другую возьмешь на эту роль? Вот я, к примеру,все слова знаю, я б могла Лизу сыграть, да меня Устинья Петровна и близко неподпустит: больно уж, говорит, ты, Матреша, толста, слишком уж в теле, чтобыбарышню играть. А у нас на деревне все девки небось в теле, одна Санька тоща,будто и впрямь немка. Адольф-то, видать, неровно дышит к дохлятине, оттого иСаньку к рукам прибрал, и на графиню глаз положил.

«Это я-то дохлятина?! – чуть не вскрикнула Ирена. – Да внашем классе в Смольном я была чуть ли не толще всех! Уж собиралась уксус питьдля интересной бледности и похудания!»

– Тише! – быстро сказал Емеля. – Они возвращаются.

Грохнула, распахнувшись, дверь.

– Или это платье, или представлять не буду! – раздался голосСаньки. – Не буду! Хоть на части режьте меня!

– Нет, это меня на части режьте, Адольф Иваныч, – перебилаее Жюстина Пьеровна, – на куски рубите, пилой пилите, что хотите делайте, а сэтой особой я спектакль ставить не буду. Дайте мне повозку, которая отвезетменя на станцию. Я готова заплатить неустойку, я на все готова.

– Угомонитесь, сударыня, – послышался медоточивый голос, вкотором Ирена едва узнала лающую, грубую речь Адольфа Иваныча. Впрочем, онасразу вспомнила, как вчера он разливался соловьем перед Макридиной и ее свитой,и поняла, что этот человек горазд лицедействовать почище любого актера,крепостного или свободного. – О вашем отъезде и речи быть не может. Спектакльдолжен состояться, согласно желанию графа Лаврентьева, точно в назначенныйдень. Вы сами знаете, что проклятие небес падет на голову того, кто посмеетослушаться последней воли покойного.

– Да проклятие небес уже пало на мою голову! – вскричалаЖюстина Пьеровна. – И это случилось в тот день, когда вы сделалиисполнительницей главной роли ее! Вы только взгляните, какое платье она выбраладля этой роли!

– А что? – осторожно осведомился Адольф Иваныч. – Чем оновам не нравится? Истинно королевский наряд.

– Если бы нужно было изображать Марию Стюарт, королевуШотландии, это платье, пожалуй, подошло бы, да и то с натяжкой. Но для ролирусской барышни из провинции… Право, выбрать его могла только эта безмозглая,лишенная всякого вкуса девка!

– Это я безмозглая?! – взвизгнула Санька. – Ах ты, немкадраная!

– Я француженка! – оскорбленно взвизгнула Жюстина Пьеровна.– Не сметь называть меня allemandе!

Ирена не выдержала и расхохоталась. Жюстина Пьеровна необратила никакого внимания на эпитет «драная», ее оскорбило только наименованиеее немкой! Ох уж эти задиры-французы, вечно они тягаются то с немцами, то сангличанами! Однако как отнесется Адольф Иваныч к тому, что его фаворитка стольпренебрежительно наименовала его национальность? Если не отправит ее немедля наконюшню для порки, значит, истинно находится под Санькиной босой, немытойпятой!

То, что произошло дальше, явилось и для Ирены, и для всехпрочих участников сей мизансцены поистине ошарашивающим.

– Кто это? – боязливо вскричала Санька. – Кто это тамхохочет?!

Ирена испуганно прихлопнула рот ладонью, сообразив, чтозабылась, что если ей слышно каждое слово, доносящееся из соседней комнаты, тои там ее тоже могут услышать, – но было поздно.

– Да-да, – пробормотала Жюстина Пьеровна. – Я тоже слышаласмех.

– Не иначе дух покойного барина восстал из могилы, чтоб наспокарать за то, что над его затеей насмехаемся! – прорыдала Санька, а Емеля неудержался и фыркнул:

Кто ты, что посягнул на этот час

И этот бранный и прекрасный облик,

В котором мертвый повелитель датчан

Ступал когда-то? Заклинаю, молви!

– Свят-свят-свят! – пробормотала Санька. – Ты вовсе спятил,Емеля?