— В ду-ушу! — презрительно протянул Фома. — В какую душу?

Она стала ходить по комнате, собирая разбросанную одежду.Фома наблюдал за ней и был недоволен тем, что она не рассердилась на него заслова о душе. Лицо у нее было равнодушно, как всегда, а ему хотелось видеть еезлой или обиженной, хотелось чего-то человеческого.

— Душа! — воскликнул он, добиваясь своего. — Разве человекус душой можно жить так, как ты живешь? В душе — огонь горит... стыд в ней...

Она в это время, сидя на лавке, надевала чулки, но при егословах подняла голову и уставилась в лицо ему строгими глазами.

— Что смотришь? — спросил Фома.

— Ты это зачем говоришь? — ответила она ему, не спуская с негоглаз.

В ее вопросе было что-то угрожающее. Фома почувствовалробость пред ней и уже без задора в голосе сказал:

— Как же не говорить?

— Э-эх ты! — вздохнула Саша и снова принялась одеваться.

— А что я?

— Да так... Ровно ты от двух отцов родился... Знаешь ты, чтоя заметила за людьми?

— Ну?

— Который человек сам за себя отвечать не может,значит-боится он себя, значит — грош ему цена!

— Это ты про меня? — спросил Фома, помолчав. Она накинула наплечи широкий розовый капот и, стоя среди комнаты, сказала низким, глухимголосом человеку, лежавшему у ног ее:

— О душе моей ты не смеешь говорить... Нет тебе до нее дела!Я — могу говорить! Я бы, захотевши, сказала всем вам — эх как! Есть у меняслова про вас... как молотки! Так бы по башкам застукала я... с ума бы выпосходили... Но — словами вас не вылечишь... Вас на огне жечь надо, вот каксковороды в чистый понедельник выжигают...

Вскинув руки к голове, она порывисто распустила волосы, икогда они тяжелыми черными прядями рассыпались по плечам ее, — женщина гордотряхнула головой и с презрением сказала:

— Не смотри, что я гулящая! И в грязи человек бывает чищетого, кто в шелках гуляет... Знал бы ты, что я про вас, кобелей, думаю, какуюзлобу я имею против вас! От злобы и молчу... потому — боюсь, что, если скажуее, — пусто в душе будет... жить нечем будет!..

Теперь она снова нравилась ему. В словах ее было что-тородственное его настроению. Он, усмехнувшись, с удовольствием в голосе и налице сказал ей:

— И я тоже чувствую — растет у меня в душе что-то... Эх,заговорю и я своими словами, придет время.

— Против кого это? — небрежно спросила Саша.

— Против всех! — воскликнул Фома, вскакивая на ноги. —Против фальши!.. Я спрошу...

— Спроси-ка: самовар готов? — равнодушно приказала ему Саша.

Фома взглянул на нее и с сердцем крикнул:

— Пошла к чёрту! Спрашивай сама...

— Чего ты лаешь? И она ушла из избы...

...Ветер резкими порывами летал над рекой, и покрытая бурымиволнами река судорожно рвалась навстречу ветру с шумным плеском, вся в пенегнева. Кусты прибрежного ивняка низко склонялись к земле, дрожащие, гонимыеударами ветра. В воздухе носился свист, вой и густой, охающий звук,вырывавшийся из десятков людских грудей:

— Идет — идет — идет!

— У горного берега стояли на якорях две порожние баржи,высокие мачты их, поднявшись в небо, тревожно покачивались из стороны всторону, выписывая в воздухе невидимый узор. Палубы барж загромождены лесами изтолстых бревен; повсюду висели блоки; цепи и канаты качались в воздухе; звеньяцепей слабо брякали... Толпа мужиков в синих и красных рубахах волокла попалубе большое бревно и, тяжело топая ногами, охала во всю грудь:

— Идет — идет — идет!

К лесам тоже прилепились синие и красные комья; ветер,раздувая рубахи и порты, придавал людям странные формы, делая их то горбатыми,то круглыми и надутыми, как пузыри. Люди на лесах и палубах что-то вязали,рубили, пилили, вбивали гвозди, везде мелькали большие руки с засученными полокти рукавами рубах. Ветер разносил над рекой бодрый шум: пила грызла дерево,захлебываясь от злой радости; сухо кряхтели бревна, раненные топорами;болезненно трещали доски, раскалываясь под ударами, ехидно взвизгивал рубанок.Железный лязг цепей и стонущий скрип блоков сливались с шумом волн, ветер гулковыл и гнал по небу тучи.

— Pe-ебя-а-тутки, бе-ерем, давай!

— Разуда-алый ещо -о разок!.. -просительно выводил кто-товысоким голосом...

Фома, красивый и стройный, в коротком драповом пиджаке и ввысоких сапогах, стоял, прислонясь спиной к мачте, и, дрожащей рукой пощипываябородку, любовался работой. Шум вокруг него вызывал и в нем желание кричать,возиться вместе с мужиками, рубить дерево, таскать тяжести, командовать —заставить всех обратить на себя внимание и показать всем свою силу, ловкость,живую душу в себе. Но он сдерживался и стоял молча, неподвижно: ему былостыдно. Он хозяин тут над всеми, и если примется работать сам — никто неповерит, что он работает просто из охоты, а не для того, чтоб подогнать их,показать им пример.

Русый и кудрявый парень с расстегнутым воротом рубахи то идело пробегал мимо него то с доской на плече, то с топором в руке; онподпрыгивал, как разыгравшийся козел, рассыпал вокруг себя веселый, звонкийсмех, шутки, крепкую ругань и работал без устали, помогая то одному, тодругому, быстро и ловко бегая по палубе, заваленной щепами и деревом. Фомаупорно следил за ним и чувствовал зависть к этому парню.

«Счастливый, должно быть...» — думал Фома. Эта мысльвызывала в нем острое желание оборвать парня, сконфузить его. Все вокругохвачены пылом спешной работы, дружно и споро укрепляли леса, устраивали блоки,готовясь поднять со дна реки затонувшую баржу; все были бодра веселы и — жили.Он же стоял в стороне от них, не зная, что делать, ничего не умея, чувствуясебя ненужным в этом большом труде. Обидно было ему чувствовать себя лишнимсреди людей, и чем больше он присматривался к ним, тем более крепла эта обида.Его колола мысль, что ведь вот — для него всё это делается, а однако он тут нипри чем...

«Где же мое место? — угрюмо думалось ему. — Где мое дело?..»

Подрядчик, маленький мужичок с острой седенькой бородкой иузенькими глазками на сером сморщенном лице, подошел к нему и сказал негромко,с какой-то особенной ясностью в словах:

— Всё изготовили, Фома Игнатьич, всё теперь как сдедоваит...Благословясь — начать бы!..

— Начинай...— кротко сказал Фома, отвертываясь в сторону отпроницательного взгляда узких глаз мужика.

— Вот и слава тебе, господи! — сказал подрядчик, неторопливозастегивая поддевку и приосаниваясь. Потом он, медленно поворачивая голову,оглядел леса на баржах и звонко крикнул:

— По-о местам, ребятушки!