— Н-да! — вздохнув, сказал подрядчик. — Это... не мешает! Тоесть — чтобы подумать! Это слова... от ума!

— Разве наше дело понимать? — сказал русый парень, тряхнувголовой. Ему уже скучно стало говорить с Фомой; он заподозрил его в нежеланиидать на водку и сердился немножко.

— Вот то-то! — поучительно сказал Фома, довольный тем, чтопарень уступил ему, и не замечая косых, насмешливых взглядов. — А ктопонимает... тот чувствует, что нужно — вечную работу делать!

— Для бога, значит! — пояснил подрядчик, оглядывая мужиков,и, благочестиво вздохнув, добавил: — Это верно, — ох, верно это!

А Фома воодушевлялся желанием говорить что-то правильное ивеское, после чего бы все эти люди отнеслись к нему как-нибудь иначе, — ему ненравилось, что все они, кроме русого, молчат и смотрят на него недружелюбно,исподлобья, такими скучными, угрюмыми глазами.

— Нужно такую работу делать, — говорил он, двигая бровями, —чтобы и тысячу лет спустя люди сказали: вот это богородские мужики сделали...да!..

Русый парень с удивлением взглянул на Фому и спросил:

— Волгу, что ли, нам выпить? — А потом фыркнул, покачалголовой и заявил: — Не сможем мы этого, — полопаемся все!..

Фома сконфузился от его слов и посмотрел вокруг себя: мужикиулыбались хмуро, пренебрежительно. Эти улыбки кололи его, как иглы.

Какой-то серьезный мужик с большой сивой бородой, до этойпоры не открывавший рта, вдруг открыл его, подвинулся к Фоме и медленновыговорил:

— А ежели нам и Волгу досуха выпить да еще вот этой горойзакусить — и это забудется, ваше степенство. Всё забудется, — жизнь-то длинна...Таких делов, чтобы высоко торчали, — не нам делать...

Сказал и, сплюнув под ноги себе, равнодушно отошел от Фомы,войдя в толпу, как клин в дерево. Его речь окончательно пришибла Фому: ончувствовал, что мужики считают его глупым и смешным. И, чтобы спасти своехозяйское значение в их глазах, чтобы снова привлечь к себе уже утомленноевнимание мужиков, он напыжился, смешно надул щеки и внушительным голосомбухнул:

— Жертвую, — на три ведра!

Краткие речи всегда более содержательны и способны вызватьсильное впечатление. Мужики почтительно расступились перед Фомой, низкокланяясь ему и с веселыми, благодарными улыбками благодаря его за щедростьдружным, одобрительным гулом.

— Перемахните-ка меня на берег, — сказал Фома, чувствуя, чтовновь возникающее возбуждение недолго продержится в нем. Какой-то червь сосалего сердце.

— Тошно мне! — сказал он, придя в избу, где Саша, в нарядномкрасном платье, хлопотала около стола, расставляя на нем вина и закуски. —Александра! Хоть бы ты что-нибудь сделала со мной, что ли... а?

Она внимательно посмотрела на него и, севши на лавку плечомк плечу с ним, сказала:

— Коли тошно — значит, хочется чего-нибудь... Чего тебенадо?

— Не знаю я! — грустно качнув головой, ответил Фома.

— А ты подумай...

— Не умею я думать...

— Эх ты, дитятко! — тихо и пренебрежительно сказала Саша,отодвигаясь от него. — Лишняя тебе голова-то...

Фома не уловил ее тона, не заметил движения. Упираясь рукамив лавку, он наклонился вперед, смотрел в пол и говорил, качаясь всем корпусом:

— Иной раз думаешь, думаешь... всю тебе душу мысли, каксмолой, облепят... И вдруг всё исчезнет из тебя, точно провалится насквозькуда-то... В душе тогда — как в погребе темно. Даже страшно... как будто ты нечеловек, а овраг бездонный...

Саша искоса взглянула на него и вполголоса задумчиво запела:

Эх, и дунет ветер-туман со моря пойдет...

— Кутить я не хочу... Всё одно и то же: и люди, и забавы, ивино... Злой я становлюсь — так бы всех и бил... Не нравятся мне люди... Никакне поймешь — зачем живут?

Ой, и тошно без тебя мне, милый, жить...

— пела Саша, глядя в стену пред собой. А Фома всё качался иговорил:

— Однако — все живут, шумят, а я только глазами хлопаю...Мать, что ли, меня бесчувственностью наградила? Крестный говорит — она как ледбыла... И всё ее тянуло куда-то... Пошел бы к людям и сказал: «Братцы,помогите! Жить не могу!» Оглянешься — некому сказать... Все — сволочи!

Фома крепко, неприлично выругался и умолк. Саша, оборвавпесню, отодвинулась еще дальше от него. Бушевал ветер, бросая пыль в стеклаокон. На печи тараканы шуршали, ползая в лучине. На дворе жалобно мычалтеленок.

Саша с усмешкой взглянула на Фому и сказала:

— Вон еще один несчастненький мычит... Шел бы ты к нему;может, споетесь... — И, положив руку на его кудрявую голову, она шутливотолкнула ее. — Чего ты скрипишь? Гулять тошно — делом займись...

— Господи ,— качнул головой Фома, — трудно говорить так,чтобы понимали тебя... трудно! — И с раздражением он почти закричал: — Какоедело? Что оно, дело? Только звание одно — дело, а так, ежели вглубь, в кореньпосмотреть, — бестолочь! Какой прок в делах? Деньги? Много их у меня!..Задушить могу ими до смерти, засыпать тебя с головой... Обман один— дела этивсе... Вижу я дельцов — ну что же? Нарочно это они кружатся в делах, для того,чтобы самих себя не видать было... Прячутся, дьяволы... Ну-ка освободи их отсуеты этой, что будет? Как слепые, начнут соваться туда и сюда... с умапосходят! Ты думаешь, есть дело — так будет от него человеку счастье? Нет,врешь! Тут — не всё еще!.. Река течет, чтобы по ней ездили, дерево растет дляпользы, собака-дом стережет... всему на свете можно найти оправдание! А люди —как тараканы — совсем лишние на земле... Всё для них, а они для чего? В чем ихоправдание?

Фома торжествовал. Ему показалось, что он нашел что-тохорошее для себя и сильное против людей. Он громко смеялся.

— Голова у тебя не болит? — заботливо спросила Саша,испытующим взглядом глядя в лицо ему.

— Душа у меня болит! — азартно воскликнул Фома. — И оттогоболит, что — не мирится! Давай ей ответ, как жить? Для чего? Вот — крестный, —он с умом! Он говорит — жизнь делай! А все говорят — заела нас жизнь!

— Слушай! — серьезно сказала Саша. — По-моему, надо тебежениться — вот и всё!

— Зачем? — передернув плечами, спросил Фома.

— Хомут тебе надо...

— Ладно! Живу с тобой... Чай, ведь все вы одинаковы? Однадругой не слаще... До тебя была у меня одна, — из таких же. Нет, та по своейохоте... понравился я ей, она и... Хорошая была... А впрочем, — всё одно, то жесамое, совсем как у тебя, хоша ты ее краше... Но — барыня одна приглянуласьмне... настоящая барыня, дворянка! Говорили, гуляет... До нее не достиг...Н-да-а... Умная, образованная, в красоте жила... Я, бывало, думал — вот гдеотведаю настоящего-то!.. Не до-стиг... Может, если бы удалось, — другой быоборот всё приняло... Тянуло меня к ней... А теперь вот — залил ее вином —забываю... И это нехорошо... Эх ты, человек! Подлец ты, если по совестисказать...