Уже солнце зашло, даль окуталась синим туманом. Фомапосмотрел туда и отвернулся в сторону. Ему не хотелось ехать в город с этимилюдьми. А они всё расхаживали по плоту неровными шагами, качаясь из стороны всторону и бормоча бессвязные слова. Женщины были трезвее мужчин, только рыжаядолго не могла подняться со скамьи и, наконец поднявшись, объявила:

— Ну, я пьяна...

Фома сел на обрубок дерева и, подняв топор, которым мужикколол дрова для костра, стал играть им, подбрасывая его в воздух и ловя.

— Ах, как это пошло! — раздался капризный возглас Званцева.

Фома почувствовал, что ненавидит его, — его и всех, кромеСаши, возбуждавшей в нем смутное чувство удивления пред нею и боязни, что онаможет сделать что-то неожиданное и страшное.

— С-скотина! — визгливо крикнул Званцев; Фома увидел, что онтолкнул мужика, а мужик, сняв шапку, виновато пошел в сторону...

— Ду-урак — шагая за ним и взмахивая рукой, кричал Званцев.

Фома вскочил на ноги и громко, угрожающе сказал:

— Ты! Не тронь его!

— Что-о? — обернулся Званцев к нему.

Фома приподнял плечи, шагнул к нему... И вдруг в голове еговспыхнула одна мысль. Он злорадно усмехнулся и тихо спросил Степана:

— В трех местах звено счалено?

— В трех, как же!

— Руби связи...

— А они?..

— Молчи! Руби...

— Да ведь...

— Руби! Тише, — чтобы не заметили!

Мужик взял в руки топор, не торопясь подошел к месту, гдезвено плотно было связано с другим звеном. и, несколько раз стукнув топором,воротился к Фоме.

— Я, ваше степенство, не в ответе, — сказал он.

— Не бойся...

— Поехали!.. — прошептал мужик со страхом и торопливоперекрестился. А Фома, тихонько посмеиваясь, испытывал жуткое чувство, остро ижгуче щекотавшее ему сердце какой-то странной, приятной и сладкой боязнью.

Люди на плоту всё еще расхаживали, двигаясь медленно,сталкиваясь друг с другом, помогая одеваться дамам, смеясь и разговаривая, аплот тихонько, нерешительно повертывался на воде.

— Ежели их на караван снесет, — шептал мужик, — на пыжиткнутся — разобьет вдрызг...

— Молчи... Лодку подашь, догонишь...

— Вот!.. Все-таки люди.

Довольный, усмехаясь, мужик прыжками бросился по плотам кберегу. Фома стоял над водой, и ему страстно хотелось крикнуть что-нибудь, ноон удерживался, желая, чтобы плот отплыл подальше и эти пьяные люди не моглиперепрыгнуть с него на причаленные звенья. Он ощущал приятное, ласкавшее егочувство, видя, как плот тихо колеблется на воде и уходит от него с каждойсекундой всё дальше. Вместе с людьми на плоту из груди его как бы уплывало всётяжелое и темное, чем он наполнил ее за это время. Он вдыхал свежий воздух ивместе с ним что-то здоровое, отрезвляющее его голову. На самом краюуплывавшего плота стояла спиной к Фоме Саша; он смотрел на ее красивую фигуру иневольно вспоминал о Медынской. Та была меньше ростом... Воспоминание о нейукололо его, и он громким насмешливым голосом крикнул:

— Эй вы! Прощайте...

Темные фигуры людей вдруг и все сразу двинулись к нему исбились в кучу на средине плота. Но уже между ними и Фомой холодно блестелаполоса воды шириною почти в сажень. Несколько секунд длилось молчание...

И вдруг на Фому полетел целый ураган звуков, визгливых,полных животного страха, противно жалобных, а выше всех и всех противней резалухо тонкий, дребезжащий крик Званцева:

— Спа-асите...

Кто-то — должно быть солидный господин с бакенбардами —ревел басом:

— Топят... топят людей...

— Разве вы люди?! — зло крикнул Фома, раздраженный криками,которые точно кусали его.

Люди в безумии страха метались по плоту; он колебался под ихногами и от этого плыл быстрее. Было слышно, как вода плещет на него и хлюпаетпод ним. Крики рвали воздух, люди прыгали, взмахивали руками, и лишь стройнаяфигура Саши неподвижно и безмолвно стояла на краю плота.

— Кланяйтесь ракам! — кричал Фома. Ему вес легче и веселеестановилось по мере того, как плот уходил дальше.

— Фома Игнатьевич! — нетвердым, но трезвым голосом заговорилУхтищев, смотрите, это опасная шутка!.. Я буду жаловаться!..

— Когда утонешь? Жалуйся! — весело ответил Фома.

— Ты — убийца!.. — рыдая, вскричал Званцев. Но в это времяраздался звучный плеск воды, точно она ахнула от испуга или удивления. Фомавздрогнул и замер. Потом взмыл опьяняющий, дикий вой женщин, полные ужасавозгласы мужчин, и все фигуры на плоту замерли, кто как стоял. Фома, глядя наводу, окаменел, — по воде к нему плыло что-то черное, окружая себя брызгами...

Инстинктивно Фома бросился грудью на бревна плота и протянулруки вперед, свесив над водой голову. Прошло несколько невероятно долгихсекунд... Холодные, мокрые пальцы схватили его за руки, темные глаза блеснулиперед ним...

Тупой страх, овладевший им, исчез, сменясь мятежнойрадостью. Он схватил женщину, вырвав ее из воды, прижал к груди и с удивлением,не зная, что сказать ей, смотрел в ее глаза. Они ласково улыбнулись ему...

— Холодно! — сказала Саша, вздрогнув. Фома счастливозасмеялся при звуке ее голоса, вскинул ее на руки и быстро, почти бегом,бросился по плотам к берегу. Она была мокрая и холодная, как рыба, но еедыхание было горячо, оно жгло щеку Фомы и наполняло грудь его буйной радостью.

— Утопить меня хотел? — говорила она, крепко прижимаясь кнему.

— Как это ты хорошо сделала, — бормотал Фома на бегу.

— Ну, и ты не худо выдумал... хоть с виду смирный...

— А те — всё орут!

— Чёрт с ними! Утонут — мы с тобой в Сибирь пойдем...—сказала женщина. Она начала дрожать, и дрожь ее тела, ощущаемая Фомой,заставила его ускорить свой бег.

С реки вслед им неслись вопли и крики о помощи. Там, поспокойной воде, удаляясь от берега к струе главного течения реки, плыл всумраке маленький остров, на нем метались темные человеческие фигуры.

Ночь надвигалась на них.

Однажды в полдень воскресенья Яков Маякин пил чай у себя всаду. Расстегнув ворот рубахи и обмотав шею полотенцем, он сидел на скамье поднавесом зелени вишен, размахивал руками в воздухе, отирая пот с лица, инемолчно рассыпал в воздухе быструю речь.

— Дурак и подлец тот человек, который позволяет брюху иметьвласть над собой!

Глаза старика блестели раздраженно и злобно, губы презрительнокривились, и морщины темного лица вздрагивали.