– Завозите, завозите быстрее! Чего ждете? – Люсинда подскочила, почуяв неладное.

Но мы продолжали стоять и смотреть друг на друга. Люся тяжело дышала в затылок.

– Елена Андреевна, чего вы все? Не пойму: он там жив еще? А может, уже помер, сволочь… Вдруг повезло, а?

Федька первым открыл рот:

– Он жив, твою мать. Ау, народ, он еще жив.

Умри, сволочь, умри сейчас.

Стоим, движения не происходит. Я услышала свой голос:

– Парни, он жив. Поехали.

Мы тронулись, все пошло как обычно, по плану и без эмоций. Выезжая из рентгена, я увидела, что иностранец вновь сел в свое кресло, продолжая машинально прижимать к себе непомерно большую для простого российского ребенка игрушку. Через пять минут мы завезли каталку в оперблок, я шваркнула историю болезни на стол и побыстрее спустилась в приемник. Слава богу, там уже стояли две новые «Скорые». Стараясь не замечать плюшевого мишку, я погрузилась в обычную суету. Мужчина так и сидел, совершенно безучастно и не выказывая никаких эмоций по поводу долгого ожидания. Через полчаса мы решились отправить его на рентген. Через двадцать минут наконец явились травматологи и наложили гипс на сломанную руку. В двенадцать часов под козырек на большой скорости залетел темный джип, и из него вылезли двое в штатском. Господин Перинкеу находился в тот момент все там же, в кресле напротив двери. Дядьки показали Люсе какие-то удостоверения и забрали все его документы и снимки. Мужчина, увидев их, встал и молча направился к двери. Поравнявшись с постом, он повернулся в мою сторону и остановился. Говорил почти без акцента:

– Девушка, возьмите игрушку. Может быть, пригодится. У вас, я заметил, тут бывают дети.

Он протянул мне медведя, игрушка оказалась не по размеру легкой. Через пару секунд черная машина тронулась. К горлу подкатила удушливая волна, картинка в сознании никак не хотела меняться: прекрасные туфельки в крови и грязи. От накатившей вдруг усталости совершенно не удавалось сдержать слезы, было стыдно. Я забилась в угол постовой, закрывшись большим желтым бантом. Люся, узрев это жалкое зрелище, вырвала из моих рук животное и сказала, обернувшись к санитарам:

– Алина Петровна, отнесите куда-нибудь, только подальше. А то тут некоторые не могут работать.

Приемник понемногу опять заполнялся больными, я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вздохов.

Прекратила сейчас же. Что, в первый раз, что ли? Сопли тут распустила. Хватит.

Через час город сжалился над нами, и в коридоре стихло. Все стерлось, кроме картины перевернутого вверх дном брюха «Скорой помощи» и двух окровавленных простыней. Алина Петровна вытащила ведро и швабру. То был знак – сестры тут же поставили чайник и пошли разбирать в сестринской диван. Меня продолжали раздирать волны мазохизма.

– Люся, я пойду в оперблок загляну. На сотовый звони.

– Да куда ты прешься, Лен? Я не пойму, что ты там хочешь увидеть нового. Хватит уже. Может, через час мертвого младенца привезут, а потом еще двоих. Ты что, опять со стеклянными глазами ходить будешь?

– Люся, не бубни. На сотовый, короче, если что.

Я поднялась на лифте на третий этаж, прошла до экстренной, приоткрыла дверь в предбанник, накинула стерильный халат и припала к стеклу операционной. По моим подсчетам, шел третий час операции. Слава работал параллельно с Федькой.

Федор уже накладывал швы на животе, а Славка не дошел даже до середины операции. Его медицинская кофта на спине совсем промокла, разукрашенный веселыми поросятами колпак прилип ко лбу. Каждые пять минут он рявкал на медсестру, бросая на нее злобный взгляд. Костик скрючился на стульчике около наркозного аппарата, никаких эмоций не выражал и печально разглядывал незамысловатый орнамент из кафельной плитки на полу. Увидев меня, он вышел из операционной. Захотелось подбодрить товарища хотя бы неудачной шуткой.

– Ну что, когда больной отправится обратно к Бахусу?

– Да это просто жопа какая-то… Я там вообще не нужен: такие промилле, что можно и без наркоза оперировать. Сука… Жив, ты представляешь! Разрыв печени, левая голень – перелом, башка проломлена, мозгов половины нет, а он, скотина, не подыхает. Говорю: «Славка, бросай, все равно не выживет, завтра в реанимации отъедет. Никому от него радости не будет на этой земле. Если даже и есть семья, теперь разорятся на адвокатов». Так нет, гляди, третий час уже мозги эти пропитые ковыряет. Уперся, гад.

– Ладно, Костик. Бог всем воздаст. И нам, и ему.

– Точно, уже воздал. И ребенку, и бабе, и мужику этому с дурацкой игрушкой. Всем сполна. Ладно, пойду, а то вдруг пропущу момент истины.

Он вернулся обратно в операционную, а я в приемник. В коридоре на первом этаже стояла тишина. Я почистила зубы и завалилась на узкий диванчик в своей каморке, накрылась с головой легким одеялом и тут же заснула. Снился Вовка, его перекошенное лицо, тяжелые руки на шее, сжимавшие кольцо все плотнее и плотнее. Страшно хотелось дышать, жить, встретить Катьку из санатория, сходить с ней в кафе, в зоопарк, смеяться, есть мороженое. Воздуха не хватало все больше, но тело мое было мягким и не слушалось, не оказывало никакого сопротивления. Неимоверное желание выскользнуть на узкую полоску света где-то впереди, да только тьма не выпускала из своих лап. Неожиданно кто-то схватил меня за плечи и начал тащить из-под тяжелого Вовкиного тела.

– Лена, Лена… проснись…

Я с трудом открыла глаза. Славка прекратил меня трясти, сел в ногах, сбросив тапки и подтянув коленки к лицу.

– Дверь не закрыла на крючок, мадам. Тебе что, кошмар снился?

– Сколько времени?

– Четыре.

– Ты что, только закончил?

– В три тридцать закончил.

– Жив?

– Жив.

– Супер. Дело мастера боится. Доволен?

– Не задумывался.

– Что пришел?

– Коньяку хочу. Не с кем.

– Костя что, не поддержал?

– Его тошнит: от мозгов спиртом несло. Остальные разбежались по ординаторским.

– Ну и пошел бы на хирургию.

– Не хочу.

– Понятно. Ну, наливай. Что там у тебя?

– У меня ничего. Я думал, у тебя есть.

– Вот нахал. Мало того, что приперся без приглашения, так еще и наливай ему. Все, до свидания. Слезайте с моих ног, дорогая редакция.

– Ну нет, и не надо. Все равно скоро вставать.

Тут он резко поднялся и закрыл дверь на крючок. Через несколько секунд все вокруг перестало существовать. Мы вцепились друг в друга, как будто это происходило в последний раз в жизни. Как это у Асрян: боевая жена, секс на грани истерики. А мне показалось, что до этой ночи в моей жизни ничего и не было. Потому что первый раз в жизни захлестнуло все перекрывающее желание, первый раз я не просто занималась сексом, а отдавалась мужчине, в первый раз каждое движение и прикосновение обжигало. И все дошло до самого конца. До того, самого последнего момента. Оказывается, в одно мгновение жизни может поменяться почти все, чем ты раньше дышал.