– В следующее воскресенье.

– Замечательно! Советую подумать, где же ты все-таки планируешь зимовать со своим потомством. Недели вполне достаточно для размышлений. Молю бога, что в понедельник я услышу хоть что-то обнадеживающее в плане твоей дальнейшей расквартировки.

– Не переживай: я уж тебя повеселю.

– Ну-ну, только что-то твой тон мне не нравится.

– Пока, дорогая.

– Пока, пока.

Я переползла из комнаты родителей в свою, закопалась в одеяло, пахнущее чем-то совсем чужим, и постаралась поскорее провалиться в сон.

Всю субботу я овощилась перед теликом, так как хирургическая половина нашего братства перенесла дежурство на воскресенье по причине какой-то конференции. Докончить мое полное превращение в растение помогли братаны, притащив из булочной теплейший утренний батон, половины которого мне хватило ровно до обеда. Еда – это тоже секс, между прочим, особенно когда с другой его формой катастрофически плохо. А себе надо помогать. Полностью оккупировав родительский диван, я не выходила из горизонтального положения целые сутки, пассивно зомбировала мозг потоком бесталанных фильмов и беспрерывно жевала. Единственное полезное дело за этот день – наконец-то поближе познакомилась с женой Борьки, которая покорно вместо меня отстояла у плиты, готовя на все семейство. Ольга оказалась милой студенткой, простой девушкой, без лишних мыслей, красоты и запросов. Очевидно, я ей была страшно любопытна и в то же время пугала. Мое появление противоречило сложившейся мифологии: сеструха в порядке, квартира, муж, ребенок и тэдэ. После обеда она вместе с братанами осторожно попыталась узнать хоть что-то о сути конфликта, но я вяло слезла с предлагаемой темы. Отец, напротив, всегда относился ко всему философски и умел отделять истинное горе от простых неприятностей, поэтому мое появление никак не повлияло на его привычное расписание. Он каждый день общался с маман по телефону, но ничего существенного о моем новом месте жительства ей не сообщал. В общем, молчаливость как отличительная черта мужской половины семьи Сокольниковых оказалась для меня спасением.

Вечером опять заявился Вовка. Слава богу, постеснялся зайти, сообразив, что весь народ дома и гостей не ждут. Так и остался на лестничной площадке, с цветами и телячьим взором. Вид у Сорокина назывался «многодневной трезвости». Его приход страшно раздражал, особенно тем, что пришлось встать с дивана.

– Лен, я в квартире ремонт пока начну. Ты ж давно хотела…

– О да, это уже года три обсуждается.

– Лен, я вообще подумал, что надо тебе машину купить. Ну чтобы с Катькой по метро не шататься. Ездила бы с Асрян на залив купаться… с детьми. Возвращайся, Лен. Я – все. Ну ты же сама видишь.

– Иди отсюда. Хватит. Вова, всему есть предел, понимаешь, и некоторые вещи невозможно пережить, как будто их не было. Теперь уже действительно все. Я прошу тебя: дай мне отдохнуть и не шатайся сюда. Я сегодня впервые за много лет просто пролежала весь день, понимаешь? За много-много лет. Тебе этого, конечно, не понять, ведь у тебя такие выпадения из расписания происходят регулярно. У меня сейчас, помимо отделения, шестнадцать дежурств вместо восьми за месяц.

– Лен, ну кому это надо? Зачем ты так убиваешься? Ну что нам, денег, что ли, не хватает?

– Прекрати уже меня с собой ассоциировать. Это надо было раньше делать.

– Лен, ведь можно же найти что-то приличное, спокойное, в частной клинике. Маму можно мою попросить. Она не откажет.

– Вова, знаешь что? Иди теперь и ты, и твоя мама куда подальше. И работу мою не трогай. Понял? Ты вообще понятия не имеешь, что такое работать по-настоящему и заниматься чем-то стоящим. Вот если бы ты нашел сам для себя что-то ценное и любимое, может быть, и стимул был бы жить по-человечески.

– Да я уже резюме обновил. Начну уже на той неделе рассылать.

– Ну что ж, успехов тебе. Буду рада, если доведешь начатое до конца. Все, Вова, я хочу спать. Завтра на работу.

Вовка так и ретировался вместе с цветами. Видимо, и сам позабыл, что пришел с букетом. В воскресенье я прискакала в приемник на двадцать минут раньше, и даже встала в шесть часов, чтобы навести марафет, сделать хоть какую-то прическу вместо взрыва на макаронной фабрике. Однако, взглянув на себя в зеркало перед выходом, я пришла к выводу, что все это глупо: сама же ненавидела этих белобрысых вылизанных кукол. Завязала на голове небрежно торчащий хвост и ринулась вперед с огромной сумкой, набитой едой, новыми журналами по эндокринологии и только что отпаренной формой.

К восьми утра передовая часть «опасной банды» (цитата из речи начмеда на утреннем отчете) собралась всем составом. Алина Петровна, бессменная наша санитарка, с годами становилась все шире и шире и могла своей метлой загнать в угол любого, кто покушался на ее покой или только что вымытые полы. Любимая Люся, начинавшая свое дежурство неизменно на телефоне (раздача указаний проснувшемуся семейству – двум сорванцам и мужу: что где взять, куда положить, как вымыть и куда пойти сегодня), и молоденькая Катя, которая прилипла ко мне, видимо, решив, что за моей тощей спиной ей будет спокойнее всего. Третья медсестра Александра находилась на морях. Кроме нас, в приемнике постоянно присутствовали охранник и лаборанты. Безусловный главный козел отпущения – дежурный терапевт. Остальные сидели по отделениям, в ординаторских, как белые люди. В терапевтическом корпусе за процессом смотрели доктора постарше, и в их обязанности не входило мучиться в приемном покое хирургической мясорубки.

Похотливая нейрохирургия провела субботу на конференции, как и все наши хирурги. Страшное беспокойство сжигало изнутри, признаться честно: отдала бы очень много за доставленное по «Скорой» сотрясение какой-нибудь головы. Как назло, попадались только аппендициты, холециститы и прочая ерунда. Федька сидел на посту, обложившись направлениями по «Скорой», и к обеду уже потерял настроение.

– Ленка, ну признайся, ведь ты специально меня дергаешь, гоняешь сюда, как пацана. Ну найди человеческий способ, скажи: Федор, я давно и безнадежно хочу тебя, исполни сегодня мое заветное желание.

Я в это время проводила раскопки двух пневмоний мужского пола, а также параллельно выслушивала тирады каких-то крикливых бабуленций, решивших вылечить свою старость прямо тут, и кардинально.

– Господи, Федька, заткнись и не каркай… Подумаешь, аппендицит, грыжа… Не жалуйся, а то накликаешь к вечеру.

– Ладно, фригидная ты наша. Приходи в обед в реанимацию. У нас сало есть. Костя притащил. У тебя если есть че пожрать, тоже приноси.

Но с обедом ничего не получалось. В пять вечера уже пытался напоминать о себе мочевой пузырь, явно намекая на скорый самопроизвольный разрыв. Люся начала общаться с прибывшими извне на очень нехорошей смеси языков, что происходило только тогда, когда ей тоже хотелось в туалет, но никакой возможности сходить не было.

– Здоровеньки булы, мадам. Так… что случилось? Документы!.. Что значит, какие документы? Вы же в больницу пришли: паспорт, полис… Да не надо мне ничего рассказывать, плиз! Все. В смотровую. Ждите доктора… Чи понос, чи запор, господи прости…