Ненависть к собственной слабости раздражала. Вернувшись в приемник, поневоле пришлось отвлечься: привезли в очередной раз Светочку Плешакову, мою бывшую одноклассницу, успевшую стать за последние полгода настоящей достопримечательностью приемного покоя. Привозили ее чаще всего в воскресенье в сопровождении мужа. Жили они неподалеку, и сценарий оставался всегда один: обычно под вечер благоверный приезжал из «очередной командировки» или еще откуда там, но с конспирацией у него, вероятно, дела обстояли плохо, или он вообще ею не озадачивался. Во время семейных сцен Светочку скручивало пополам от адских болей в животе, и все сопровождалось страшным воем и катанием по полу, так что минут через пятнадцать-двадцать, в зависимости от доступности машины «Скорой помощи», Свету привозили к нам с подозрением на острый живот. Который раз хирург, осматривавший бедную Светочку, не находил ничего хирургического. Потом шел хоровод из терапевта, невропатолога, кардиолога, и, в конце концов ничего не найдя, мы заключали, что необходимо экстренно сделать укол реланиума и срочно транспортировать больную домой. Как говорится, родные стены лечат.

В этот раз Федька даже отказался заходить в смотровую, где опять корчилась в адских муках заплаканная Светка. При попытке настоять хотя бы на записи в амбулаторной карте (как-никак доставлена с острым животом), я получила в ответ тираду:

– Ленка, ну хватит уже вокруг нее хороводы водить! Ну че она, первая истеричка, что ли? Тут как выходной, так у них у всех обострение. Надоело. Сейчас пойду скажу этому придурку мужу, чтобы развелся уже наконец и дал нам спокойно работать. Или научился, блин, баб своих скрывать получше.

Возразить мне было нечего, но, будучи связанной со Светкой знакомством с детства, я уныло поплелась к ней в смотровую с уже приготовленным Люсиндой шприцом. Реланиум на все времена. Светка лежала, свернувшись калачиком, и тихонько поскуливала, не замечая уже ни меня, ни даже дражайшего мужа, для которого обычно и делались эти совершенно похожие друг на друга бездарные сцены. Утешать не было ни сил, ни желания. Недолго думая, я вкатала по вене кубик желтой пакости. Буквально на конце иглы Светка потихоньку перестала подвывать, вытянула скрюченные ножки и впала в дрему, все еще сжимая свой многострадальный живот ладонями. Вот если бы она отпустила их сразу, в первую очередь, то было бы совсем логично. Ведь и не болело же, а всего лишь спектакль слабой женщины, из раза в раз. А она все еще всхлипывает. Глаза уже закрыты, уже почти спит и все равно держит живот. Меня охватило беспокойство и недоверие к самой себе. Получается, мы все тут боги. Никто в себе не сомневается. Как решили, так и есть. Как решили, так и будет. Доктор сказал – в морг, значит, в морг. Я потихоньку убрала ее руки и стала медленно ощупывать живот, сантиметр за сантиметром. Ничего, не реагирует. Померещилось, все померещилось. А может, и нет… Вот сейчас трогаю над солнечным сплетением, а она постанывать опять начинает. Или просто совпало? Моя ладонь сама собой застыла в центре, между ребрами, и я закрыла глаза, чтобы темнота помогла разобраться. Я прислушивалась к каждому ее движению, вдоху и вздрагиванию, силясь представить себе, что же делается там, под моей рукой. Что-то неведомое, но, очень вероятно, существующее. Спряталось и не хочет вылезать на свет человеческий. Как бы хотелось увидеть прямо сейчас, словно картинку, все происходящее в глубине, пульсирующее, живое, до конца непонятное. Абсолютно запутанная алхимия, переплетение запахов, звуков, движения, мучительных переживаний, безумной радости, старения и случайностей – вот что такое медицина, вот что такое человек. А если ты не видишь, что есть что-то еще, кроме того, что лежит на поверхности? Если не получается свести концы с концами? Тогда ты не врач. Набор книжных параграфов и зазубренных лекций.

Наконец Светка окончательно заснула, расслабившись и убрав руки с живота. Несчастный муж сиротливо сидел на стульчике в углу смотровой, давно уже не задавая никаких вопросов. Он знал безо всяких указаний, что теперь надо погрузить ее обратно в машину и везти домой. Я пошла искать Люсю. Все, перекур.

Духота, охватившая наше многострадальное интеллигентное болото, держала город в мучительном состоянии уже несколько недель и не собиралась сдаваться, только иногда неожиданно давал передохнуть тропический послеобеденный ливень. К десяти вечера природа, промучившись три дня неимоверной жарой, наконец разразилась страшной грозой: дождь стоял стеной, небо полыхало, и воздухе запахло жизнью и свежестью.

Мы с Люсей с наслаждением уселись на лавочке под навесом, вдыхая в себя ставший до невозможности легким воздух. У медиков свои приметы. Люсинда, посидев пару минут с закрытыми глазами от удовольствия и расслабленности, сосредоточилась и посмотрела на въезд для «Скорой помощи» с недоверием:

– Ну, ну… Сейчас начнется… Давление, инсульты, стенокардия.

– Может, и ничего… Обойдется.

И в этот же момент зазвонил телефон – «Скорая» испортила недолгое расслабление.

– Девочки, спускайте реанимацию и травму. Минут через десять три человека: ДТП. Двое совсем тяжелые, какой-то дипломат с семьей.

Понятно, ночь безнадежно потеряна для некоторых. Я со злорадством представила себе Славкину кислую рожу.

– Ну вот и трепанация подоспела наверняка! – промурлыкала я с огромным чувством удовлетворения.

Через три минуты Славка с Костей и Федька с бедным своим Петруччио сидели на диване в постовой. Со времени звонка прошло уже минут пятнадцать, но ничего не происходило. Наконец «Скорая» появилась на территории. Странное отсутствие торопливости заставило напрячься в предчувствии нехорошего.

Что-то не по плану.

Машина остановилась напротив дверей. Мы ринулись с каталками, раскрыв входные двери полностью, и увидели медленно вылезающую из брюха машины фельдшера Варвару, даму опытную и битую, за которой последовал молодой врач Стасик. Лица у них были серые. Мужики никогда не отличались тонкостью душевной организации, и Федька тут же начал наступление:

– Стас, ну че ты спишь? Кого брать-то?

Парень вышел на свет, и все увидели, что он в крови с головы до ног, в крови волосы, форма, лицо. Отсутствовала хоть какая-нибудь мимика. Ледяной каток, а не лицо.

– Ничего. Уже никого не надо. Остальные сами вылезут.

Стас вышел из-под навеса и стал под дождем, медленно стягивая перчатки. Варвара плюхнулась на нашу привратную скамеечку и вытащила пачку сигарет. Из кабины водителя с пассажирской стороны медленно выбрался светловолосый высокий мужчина лет сорока с перевязанной рукой. В другой он держал огромного плюшевого мишку, пушистого и коричневого, на шее игрушки веселился желтый бант в такую же веселую коричневую клетку. Не сказав ни слова, он зашел в приемный покой и сел в кресло напротив выхода. Взгляд стеклянный, в пустоте и небытии. Застыла пауза. Федька очнулся первый:

– Стас, так я не понял. Это что?

Он довольно фамильярно указал пальцем на мужика.

– Это? Легкое сотрясение и перелом.

– Черт, это я и без тебя вижу. Так, а тяжелые где?