А денег в тот странный год, когда страна катилась втартарары, у Роберта было много. Причем не «деревянных» (рублей тогда у всехмосквичей вдруг стало полным-полно, только на них ничего нельзя было купить), анастоящих, гринбэков.

Это тесть выручал.

Сначала помог удачно поменять машину. Почти новый «гольф»,прямо из Германии, достался Роберту, считай, даром – почти по той же цене, покакой ушла вишневая «девятка».

Потом Всеволод Игнатьевич и вовсе облагодетельствовал, добылдля зятя шикарную долгоиграющую халтуру: переводить с английского, немецкого ифранцузского всякую экологическую лабуду. Оплачивала перевод международнаяорганизация, причем по европейским расценкам, 20 долларов за лист. За часстрекотни на машинке Дарновский запросто выколачивал свою трехмесячнуюзарплату. Осенью правительство впервые девальвировало рубль и потом проделалоэто еще несколько раз, так что солидные институтские пятьсот рублейпревратились в жалкие пятнадцать баксов.

В апреле должны были вернуться Лабазниковы, но к этомувремени Роберт уже переселил Анну в однокомнатную квартиру близ Кузьминскогопарка, купил за четыре тысячи долларов – теперь это стало можно.

Здесь было гораздо уютнее, чем у Инки (так он мысленноназывал свое ночное жилище) и даже в кутузовских хоромах. Анна проявиланеожиданный талант к обустройству гнезда. Повела Роберта в хозяйственный,поставила в длинную очередь за обоями и краской, а ремонт провела сама. Гденаучилась – непонятно. Неделю ходила чумазая и очень довольная. Дарновский былпри ней чернорабочим. Она его ни о чем не спрашивала, мнением неинтересовалась, лишь командовала: подай, принеси, подержи, да не так, глупый.

Получился настоящий парадиз. Ярко, легко, празднично иглавное – каждый сантиметр наполнен Анной. Здесь была территория полного,беспримесного счастья.

Днем Роберт жил в раю, вечером и ночью возвращался в ад, нооба эти времени – и светлое, и темное – неслись с невероятной скоростью.Страна, называвшаяся диковинным негеографическим именем «Советский Союз», стошнотворным ускорением летела куда-то под гору, с откоса.

Жизнь необратимо и стремительно менялась, причемисключительно в худшую сторону. Многие вокруг, позабыв о пионерском детстве икомсомольской юности, вдруг уверовали в Христа, принялись штудировать СвященноеПисание. Наибольшей популярностью у неофитов пользовалось «Откровение ИоаннаБогослова». Выяснилось, что «чернобыль» по-украински означает «полынь», и всезаговорили о близости Апокалипсиса, ибо в Книге было сказано: «Имя сей звезде„полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли отвод, потому что они стали горьки».

В московских магазинах ввели невиданный режим – внутрьпускали только по паспортам со столичной пропиской. При этом на полках всеравно не было ничего кроме пластиковых пакетов и трехлитровых банок с березовымсоком. В универмагах картина была совсем уже сюрреалистическая. Толпа стояла упустых прилавков и ждала, не выкинут ли хоть что-нибудь – неважно что. С осениначались перебои с хлебом. Даже в Институте капстран, всегда снабжавшемсяпродовольственными заказами по цековскому лимиту, теперь можно было добыть влучшем случае тощую синюю курицу да банку сайры. Затравили, добили борьбой спривилегиями и многолетнего друга семьи – «кормушку», до самого последнеговремени исправно снабжавшую Всеволода Игнатьевича колбасой, красной рыбой ипрочими раритетами.

И что же? Дрогнул отставной генерал Строев, пришел в уныние,дал родным пропасть? Ничуть не бывало.

Его замечательный Центр «СОС», среди всяких прочихудовольствий, оказался адресополучателем гуманитарной помощи, хлынувшей вбывшую Империю Зла из бывшего Мира Чистогана. Всеволод Игнатьевич, посмеиваясь,рассказывал, что в Центре посылки вскрывают на предмет санитарного контроля иэкологической безопасности – в полном соответствии с международными нормами.Продукты не долговременного хранения (то есть всё за исключением сахара и круп)изымают на предмет профилактического уничтожения. Этими самыми «профилактическиуничтоженными» ветчинами, сырами, мидиями, а бывало, что и гусиной печенкой,тесть питал любимую дочь и изменщика зятя лучше, чем во времена номенклатурныхпривилегий. Чем кормилась остальная часть населения, для Роберта было загадкой.Но как-то выкручивались, с голода никто не умирал. И ждали близкой развязки,потому что все чувствовали – так жить нельзя.

В Прибалтике и Закавказье туземцы хотели независимости, заэто в них стреляли из автоматов и били острыми саперными лопатками.

Депутаты на съезде требовали отставки президента.

Самые смелые и самые дальновидные члены КПСС публичносдавали партийные билеты.

Газетные аналитики предсказывали два возможных исхода: илифашистская диктатура в русском (то есть в еще более диком, чем германский)формате, или гражданская война. Свободомыслящая интеллигенция отдавалапредпочтение второму варианту.

Ощущение всенародного помешательства отлично соответствоваловнутреннему состоянию Роберта. Он тоже был не в себе, ежедневно перемещаясь изманиакальной дневной зоны в депрессивную ночную. Никакая психика не выдержалабы этот контрастный душ, эту перемежающуюся лихорадку. Перед всеми Дарновскийбыл виноват – и перед Анной, и перед Инной, и перед благодетелем-тестем.

Если бы жена хоть раз возмутилась, если б попробовалауличить его во вранье, он взорвался бы, всё ей рассказал, и будь что будет. НоИнна была тиха, кротка и доверчива.

Окончательно потеряв совесть, Роберт и по воскресеньям сталудирать в Кузьминки. Сначала на часок, потом на дольше. Жена снесла и это.Находясь с ней, он чувствовал себя подлецом, скотиной, палачом. И тем большервался из мира тьмы в мир света. Очень давно уже он столько не ходил пешком.Машину Анна не любила, они гуляли по улицам. Посмотреть со стороны – идут двое,взявшись за руки. Друг на друга не смотрят, молчат. На самом же деле ониговорили, только не вслух. Обо всем на свете. Иные из их бесед не очень-то иперескажешь, потому что нет таких слов. Но были и разговоры, вполне поддающиесяпересказу.

Например, такой – про Дар.

Откуда он у Анны взялся, она не рассказывала. Робертпредполагал, что, скорее всего, с того странного эпизода, когда она два днябродила по лесу, а потом вдруг разучилась говорить вслух. Попробовал спросить,но Анна сразу отключилась – она умела делать свои мысли непроницаемыми, если нежелала касаться какой-то темы.