Апокалипсис апокалипсисом, но за зимой, как обычно, пришлавесна. Начиная с апреля света стало больше, чем тьмы, и ненадежное равновесиево вселенной Дарновского нарушилось. Белая половинка жизни стала всё активнеевытеснять черную. Находиться с Инной, говорить с ней о ничего не значащихвещах, обнимать ее неприятно плотное, округлое тело становилось всё тягостней.

Крепло предчувствие: что-то произойдет, что-то близится.Саундтрек днем почти стихал, зато с вечера начинал исполнять какие-тозаупокойные мессы и траурные марши.

Из-за апрельских серых туч вынырнул май-баловник, главныймесяц в жизни Роберта. На сей раз пропускать знаменательную дату он несобирался. Потому что это была не только годовщина Дара. Исполнялся ровно год стого дня, когда Роберт впервые увидел Анну.

Ей-то на юбилей, кажется, было наплевать. Такое ощущение,что хода времени для нее вообще не существовало. Во всяком случае, она никогдане знала, какой нынче день недели, отличала только воскресенья, да и то лишьпотому, что просыпалась утром сама, без Роберта.

К примеру, перед Новым Годом он очень страдал, что оставляетее в такую ночь одну. Никак не мог собраться с духом, чтобы сказать об этом.Что может быть ужаснее, чем встретить бой курантов в одиночку? Когда,мучительно краснея, стал просить прощения, Анна ужасно удивилась. «Ночь какночь, лягу спать и всё».

Она никогда не вспоминала прошлое, не говорила о будущем. Еемир назывался «Здесь и Сейчас». Тем не менее, не отметить 10 мая было бынеправильно. Анна как хочет, а для Роберта это был день вдвойне особенный.

И готовился к празднику он всерьез.

Развернул целую интригу, чтобы отделаться от жены. Отправилее на неделю в турпоездку по Скандинавии, Инна давно об этом мечтала. Этоозначало, что целых семь суток он будет с Анной не только днем, но и ночью.

Может быть, наконец то самое произойдет. Разумеется, безпонукания, а само собой, естественным образом, или, как выразилась тогда Анна,«потому что это необходимо». Ну, а про сестру и кровное родство – глупости. Да,конечно, Анна ему сестра, но в то же время, в зависимости от ситуации инастроения, она бывает и дочерью, и матерью, в ней соединены все женские роли.Как же можно обойтись без самой главной? Он – мужчина, она – Женщина, TheWoman, то есть единственная в мире. К тому же сама сказала, что он похорошел истал «очень даже ничего».

В общем, на десятое у Дарновского были большие планы.

Утром отвез Инну в Шереметьево – и скорей в Кузьминки,будить Анну.

Приехал не с пустыми руками. С огромным букетом роз, сбутылкой настоящего «Клико» из валютного магазина и с подарком, особенногозначения – элегантное белое платье, точно по Анниной фигуре. Отстегнул двегодовые зарплаты среднестатистического советского человека.

С невинным видом сказал: «Его надо надевать на голое тело,такой фасон».

Сказал вслух, потому что Анна прижимала невесомое творениемиланских кудесников к груди, а носом зарылась в букет и, зажмурившись,сосредоточенно вдыхала аромат. Очень кстати – заглядывать в мысли Роберта ейсейчас было незачем.

«А как же? – спросила она, отложив букет и разворачиваяплатье во всю длину. – Ведь это неприлично».

– Прилично. Ткань тонкая, но плотная. Я выйду, надень.

Когда пять минут спустя он вернулся в комнату, Анна стоялаперед зеркалом. Платье было открытое, на тонких белых лямках. В Робертешевельнулось чувство явно не братского происхождения. Он обрадовался. Но взеркале отразился ее взгляд – вопросительный и явно тревожный. Дарновскийпоскорее отвернулся.

«Сегодня всё разрешится», успел услышать он.

Что ж, он был того же мнения.

Раз такое дело, праздничную программу Роберт решилпеременить. Вместо ужина при свечах – торжественный завтрак. При свете дня всё,наверное, произойдет естественнее, ведь темнота не Аннина стихия.

Пока он, как фокусник, доставал из сумки разные вкусности ивыставлял их на стол, Анна была непривычно тиха. То есть, она, разумеется,всегда была тиха, но сейчас сидела не поднимая глаз, и ее мыслей Роберт неслышал.

Но вот стол был накрыт.

Дарновский хотел открыть бутылку и вдруг почувствовал – этолишнее. Всё произойдет прямо сейчас, без дурацкого ритуала с непременным питьемфранцузской газировки.

Волновался он ужасно, но по-правильному волновался, какнадо. И у Анны на скулах выступил румянец, это был отличный симптом.

Отставив бутылку, Роберт шагнул к ней, взял за руки, потянулсо стула и принялся целовать маленькую кисть. Пальцы слабо шевелились в ответ,но и только.

На помощь пришло платье, словно в благодарность запотраченные деньги.

Бретелька плавно, сама собой, соскользнула вбок, полностьюобнажив острое плечо. Роберт так и впился в него глазами.

Дело было не в беззащитной обнаженности. Ему случалосьвидеть и более интимные части ее тела – Анна стыдливостью не отличалась. Как иИнна, она спала голой, и когда Роберт утром приходил ее будить, ему не разприходилось натягивать на нее сползшее одеяло. При этом он не испытывал ничегокроме нежности и восхищения перед красотой ее гибкого, тонкого тела. А одинраз, еще зимой, они так намерзлись в парке, что Анна затащила его приниматьгорячую ванну вдвоем. И тоже ничего – было просто весело. Плескались, как детив лягушатнике.

Но сейчас он смотрел на ее обнаженное плечо, всего лишьплечо – и не мог ни вдохнуть, не выдохнуть.

С усилием поднял глаза и сказал всё то, что собирался –гораздо лучше, чем это проговорилось бы словами.

Взгляд Анны потемнел. Роберт услышал: «Да, конечно, да –если ты так…» В этой недосказанности, вернее недомысленности присутствовалоименно что многоточие, в котором он уловил некое ожидание, причем не радостное,а тревожное.

Но это остановить его не могло.

Он сделал то, ради чего и было выбрано платье чудесногопокроя: расстегнул две молнии на боках, спустил бретельку со второго плеча – ибелый шелк сам собой соскользнул вниз.

Тут до Роберта дошло, зачем нужны были все эти долгие месяцыплатоники. Чтобы страсть, как перекрытая река, набрала мощь, забурлила ипрорвав дамбу, разлилась до самого горизонта.

Сейчас у них всё будет так, как ни у кого никогда еще небывало – это он знал твердо.