– В самый раз будет.

В общем, и с хатой, и с гардеробом устроилось.

До вечера катались по городу. Пообедали попросту, впельменной. В глаза Анне он заглядывать по-прежнему не решался, поэтому мыслейее не слышал. И чем ближе подходило время ехать к Мишке, тем больше нервничал.

В семь часов они вошли в шикарную квартиру на Кутузовском,всю уставленную стеклянными этажерками с фарфоровыми фигурками. Анна так иприлипла к ним – все до одной рассмотрела, а некоторые даже погладила.

Роберт ждал ее в спальне, под огромной златорамной копиейматиссовского хоровода, перед широченной арабской кроватью (со вкусом у Мишки сЛенкой было так себе). Сейчас должно было произойти то, ради чего романтическиеюноши похищают прекрасных девиц. Эротического возбуждения он, однако, неиспытывал, лишь непонятный страх.

Минут десять так простоял, всё больше волнуясь, прежде чемнаконец заглянула Анна.

«Ты что здесь делаешь?»

Глаза ясные, совершенно невинные, безо всякой задней мысли(уж это-то Дарновский, властитель чужих дум, видел ясно).

Он поспешно шагнул к ней, обнял и опустил глаза, чтоб она непрочла в них страх. Стал целовать ее в шею.

Что же не так? Что мешает?

Инна?

Нет, о ней он сейчас не думал.

Может то, что он не получает подсказок, как в прежниедонжуанские времена? Не удается сыграть в «горячо-холодно»? Но за годымоногамного брака с длинноресничной Инной он вроде бы привык обходиться безсуфлера.

Нет, не то. Что-то другое мешало Роберту забыть обо всем насвете и умереть от счастья в объятиях прекраснейшей из женщин.

Она взяла его ладонями за виски, мягко подняла ему голову.

«Это можно, только когда иначе нельзя. А тебе это не нужно.Давай лучше пить чай. Тут есть чай?»

«Она права, – подумал, то есть всё равно что произнес он. –Не сейчас, потом. Когда будет правильный момент».

Чай у Лабазниковых нашелся, и приличный, «Три слона». Ухозяйственной Ленки с запасами вообще оказалось всё в порядке, одних консервныхбанок, наверное, штук сто. Видимо, когда уезжала в Париж, предполагала, что завремя отсутствия в Москве с продуктами настанет полный карачун. Был в шкафах исгущенный кофе, и зеленый горошек, и концентрированное молоко, и тушеное мясо,и венгерские овощные салаты.

Любовное гнездышко со снабжением по первой категории, тольковот с любовью перебои, мрачно думал Дарновский, распечатывая печенье и открываябанку джема.

Только это он с собой кокетничал. На самом деле, убравшисьподальше от голозадых танцоров Матисса и арабского ложа сладострастья, ониспытал неимоверное облегчение. Сразу стало легко, хорошо и… естественно – вотточное слово.

Ему было сейчас просто замечательно. Смотреть, как Анна дуетна горячий чай, как намазывает печенье джемом. Или даже просто улыбается.

Он больше не прятал от нее глаз, но, оказывается, внутреннийголос тоже может обходиться без слов. В душе играла негромкая музыка,напоминающая шелест листвы или плеск волн, и Роберт был уверен, что Анна всёэто тоже слышит. Впервые он давал послушать свой саундтрек другому человеку, аэто в тысячу раз интимней любого секса, даже самого расчудесного. Любовью онмог заниматься с любой женщиной. Делить свою тайную музыку – только с этой.

Всё это требовало осмысления.

Пока Анна мыла посуду, он курил у окна. Смотрел на вечернийпроспект (блики электричества на мокром асфальте, красные огоньки машин) ивпервые за этот сумасшедший день попытался мыслить рационально.

Опасное оказалось занятие.

Сразу накатили ужас и растерянность. Ситуация, в которую онзагнал себя и эту девушку – единственную на свете – была совершеннобезвыходной.

Жена! Как быть с Инной?

Нельзя же просто так взять и исчезнуть. Надо позвонить ей. Ичто сказать? «Больше к тебе не вернусь, полюбил другую?» Вот так, сбухты-барахты? Это жестоко, подло, ответственные люди так не поступают. Нужнообъяснить… Нет, такое не объяснишь. Ладно, хотя бы проговорить всё, что должнобыть сказано. Только глядя в глаза, а не на телефонный шнур. Надо ехать.

Но оставлять Анну одну нельзя. Она необыкновенная, онаобладательница Дара. И всё же она как ребенок во взрослом мире. Когда Робертклянчил, чтобы она уехала с ним, он ведь не признался, что женат.

Почти полночь. Инна наверняка с ума сходит. Обзвонила всех,кого могла. Тоже стоит на кухне у окна, нервно затягивается сигаретой, смотрит,не свернет ли во двор «девятка»…

Дарновский стиснул зубы, чтобы не застонать.

Что же делать?

На плечо ему легла тонкая рука, длинные пальцы пощекоталишею.

«Поезжай домой. Я устала, хочу спать. А ты приедешь завтра».

Он живо обернулся. Она услышала! Поняла!

«Нет, я приеду сегодня. Поговорю… с ней и вернусь».

«Завтра. А теперь иди. Со мной ничего не случится».

И Роберт сразу успокоился, как Иван-царевич, которомуВасилиса Прекрасная пообещала, что утро будет вечера мудренее.

Домой ехал с твердым намерением объясниться с женой. Даже вдверь звонил резко, бесповоротно.

Но когда Инна открыла, его ждал шок.

– Где ты был? – всхлипнула она, глядя ему в грудь. Удариламягким кулачком в грудь, ткнулась лбом. – Я папе… Он в милицию… Все аварии свишневыми «девятками»… Почему ты не позвонил?

Нет, шок был не в том, что жена плакала (хотя это случалосьочень редко). Роберта потрясло другое.

Он всегда считал Инну сногсшибательной красавицей, и всевокруг подтверждали это мнение. Однако дверь ему открыла какая-то толстомордая,тупоносая, жирногубая баба с уродливо длинными, мохнатыми, как гусеницы,ресницами. Когда эта уродина прижалась к нему и вцепилась своими хищными,красными когтями, он содрогнулся от отвращения.

И не сказал того, что собирался. Потому что стало безумно еежалко. Царевна, превратившаяся в лягушку, – персонаж душераздирающетрагический.

Что-то наврал про прилипчивых бундесов и затянувшийся ужин вресторане, и она поверила – так быстро, так охотно, что у Дарновского сжалосьсердце.