Потом они до половины второго, как и в предыдущие дни,сидели перед телевизором, смотрели фильм из американской ретроспективы, однойиз первых голливудских ласточек, залетевших на советский голубой экран.

Здесь Роберта ждало еще одно открытие. Актриса с мировымименем, красотой которой он восхищался еще вчера, тоже чудовищно посквернела.Нос неприятно тупой, нижняя челюсть тяжелая, рот похож на редиску, а бюстпо-коровьи объемист. Зато другая, игравшая дурнушку, оказалась ничего себе:подбородок у нее был хороший, сужающийся книзу, и правильные тонкие губы.

Стоп, сказал себе Роберт. Это не Инна с Деми Мур резко подурнели,это у меня изменились критерии красоты… Обладательница идеального лица(треугольного, широкоротого, с острым вздернутым носиком) сейчас спит в чужойквартире на Кутузовском проспекте.

– Чушь какая, – сказал Роберт, поднимаясь. – Ты ведь тоже несмотришь. Пойдем спать, а? Мне рано вставать. Запарка на работе, придетсяторчать допоздна, даже библиотечные дни квакнулись.

Инна без интереса кивнула своим мясистым шнобелем.

С утра пораньше Роберт заскочил к директору института.Попросил освободить от завсекторства и перевести обратно в старшие научные –нужен свободный график, чтобы навалиться на докторскую. Директор изумился.Подумал: «Намылился наш хитрован на какое-то хорошее местечко. Подготавливаетотход. Наверно, тесть пристроил. Эх, и мне бы пора». Но вслух отнесся спониманием, пожелал научных успехов.

Прямо с работы, где теперь можно было не показываться вовсе,Дарновский поехал на Кутузовский. Цветы купил по дороге, еду прихватил издомашнего холодильника (не одними же консервами кормить прекраснейшую девушкупланеты).

Анна еще спала, по-детски сложив ладони под щекой.

Он остановился в дверях спальни и долго смотрел, испытываяочень мощное, но незнакомое чувство, совсем не такое, какое следовало быиспытывать при виде прекрасной девушки с разбросанными по подушке волосами ивысовывающимся из-под одеяла обнаженным плечом. Роберту хотелось не сжать ее вобъятьях, не впиться в горячее, податливое, женское, а нежно погладить илегонько, не разбудив, поцеловать.

Что это со мной, покачал он головой. Однако сделал именното, что собирался. Присел на корточки, погладил ложбинку под ключицей и, едвакоснувшись губами, поцеловал.

Анна улыбнулась, открыла глаза.

«Это ты. Как хорошо».

Роберт побледнел от острого, почти болезненного ощущенияабсолютного счастья. В окне, в отличие от вчерашнего, светило солнце, желтеющиеверхушки деревьев на синем небе были до китча красивы.

И началась жизнь, явственно поделенная на две половины.

С утра и до вечера Роберт был с Анной, с вечера до утра – сИнной. По мере того как осень сначала набирала силу, а потом теряла ее,переходя в зиму, цвет каждой из половин делался всё отчетливей. Жизнь с Аннойбыла белая, радостная. С Инной – черная, наполненная мукой и чувством вины.Роберт мрачно шутил сам с собой: Инь и Ань.

Вечером, когда темнело (с каждым днем это происходило всераньше), у него начинало портиться настроение. Анна это чувствовала. Сказала(ему теперь казалось, что она и в самом деле с ним разговаривает), что онасущество природное, зимой много спит, и правда чуть не с шести часов начиналаклевать носом, зевать. В восемь, а в декабре бывало, что и раньше, решительнообъявляла, чтобы он выметался – ей пора умываться и баиньки.

Когда он приезжал утром, она еще спала. У Роберта былоощущение, что, если он не приедет, она вовсе не проснется. Однажды онзадержался, приехал во втором часу – Анна, действительно, еще спала.

С Инной жилось совсем иначе.

От стыда и вечной виноватости он стал с ней очень ласков ивнимателен. Ловко и правдоподобно врал про загруженность в институте – ксчастью, у Инны не было привычки звонить ему на работу. Что-то она безусловночувствовала, он гораздо чаще, чем раньше, ловил на себе ее быстрый, искосавзгляд. Тут-то и попробовать бы заглянуть в него, очень возможно, чтополучилось бы. Но Роберт старался даже случайно не встретиться с Инной глазами.Совестно, да и, честно говоря, неприятно. Очень уж страшненькая, бедняжка. Чтобжена не догадалась, до какой степени она стала ему физически несимпатична,Дарновский занимался с ней любовью каждую ночь. Такого не бывало с медовогомесяца. Достаточно было закрыть глаза, представить Анну, и дальнейшеепроисходило само собой. Вот ведь странно: в белой половинке жизни, когда Аннабыла рядом, сексуального желания не возникало, а на расстоянии вспомнит, какона после прогулки снимает через голову свитер или просто, поджав ногу,вытряхивает из сапожка снег – и в жар кидает.

В конце концов эту загадку он разгадал. Когда гуляли впарке.

Находясь с Анной, Роберт словно возвращался в детство. Онито катались на коньках, то кидались снежками, то просто валяли дурака. Так вот,вез он ее на санках, бежал рысцой, изображая ретивого коня. Ржал, выгибал шею,она звонко смеялась. Потом обернулся, увидел ее разрумянившиеся щеки, блестящиеглаза – на вид ей можно было дать лет двенадцать – и вдруг пронзило: она моясестренка! Да, не возлюбленная, а сестра! Кто ж поволочет в кровать роднуюсестру?

Очень это было странно.

Больше всего Роберт ненавидел выходные. Суббота еще куда нишло. В этот день Инна навещала своих родителей, а он ездил к матери. Толькотеперь Дарновский бессовестно сачковал. Заскочит на полчаса, много на час – и кАнне.

Зато по воскресеньям она сидела в квартире совсем одна.Ненавистный, нескончаемый день. Но Анна ни разу не пожаловалась. Когда онспрашивал, где она была и что делала, всегда отвечала одно и то же: гуляла.Если Роберт начинал приставать, выспрашивать подробности, отводила глаза, и онсразу переставал ее слышать.

Кажется, ей никогда не бывало скучно. Книг она не читаласовсем (может, и в самом деле не умела?), телевизор смотрела странно – неновости, не фильмы и ток-шоу, как все нормальные люди, а мультфильмы илизанудную муру по образовательному каналу: про каких-нибудь муравьев илимиграцию птиц. Любила листать альбомы с репродукциями, по часу рассматриваякакую-нибудь «Сдачу Бреды» или «Гибель Помпеи».

В магазин она не ходила, Роберт пополнял холодильник сам.Врала бабуля-покойница, что аппетит у ее внучки дай Боже. Ела Анна, какканарейка. Только чаю много пила. В первый же вечер, уходя, Роберт положил нателевизор пачку денег – чтоб тратила. Потом, сколько ни проверял, не убавилосьни одной бумажки.