Приблизился к освещенному окну. Попробовал подтянуться – нехватило сил.

Тогда отошел, разбежался, подпрыгнул. Ухватился за раму,ногой уперся в приступку. Довольно крепко приложился о стену коленом и не заметилболи.

Кое-как подтянулся, уселся на подоконнике.

Надел очки.

Девушка сидела совсем близко, можно было дотянуться рукой.Устроилась в кресле с ногами, закрылась пледом. Оранжево светился торшер. Настолике дымилась чашка, донесся аромат жасминового чая.

Что это она так внимательно рассматривает?

Не то альбом, не то иллюстрированный журнал.

Как Роберт штурмовал окно, Анна не слышала – шум дождязаглушил.

Он мог бы долго так на нее смотреть. Смотреть и слушатьмузыку, звучавшую у него внутри.

Но Анна почувствовала его взгляд, оглянулась.

И было зеленое мерцание, на миг придавшее ее синим глазамоттенок морской воды, и раздался голос – тот самый, что некогда пожелал емусчастливого пути.

«А вот и он. Какой все-таки некрасивый».

Первой фразе (а она-то и была самая интересная) Роберт непридал значения, так неприятно поразила его вторая. Конечно, волосы у него былирастрепаны и замшевый пиджак потемнел на плечах от дождя, но «такойнекрасивый»? Это еще что за новости?

«Ничего, это поправимо, – продолжил голос и произнес вещьеще более удивительную. – Ты меня слышишь? Ну конечно. Я еще тогда поняла».

Но Роберт и это пропустил мимо ушей – торопился произнестизаранее приготовленные слова, объяснить свое внезапное вторжение:

– Здравствуй, Анна, – хрипло сказал он. – Я искал тебя.Чтобы… чтобы сказать: твоя бабушка…

Он запнулся, сообразив, что о смерти Дарьи Михайловныследовало бы сообщить как-то потактичнее. Все-таки старая алкоголичка была дляэтой девушки единственным близким человеком.

Анна грустно кивнула. «Я знаю. Я почувствовала. Сначала ейсделалось очень больно, но совсем недолго. Потом она уснула. А потом ее нестало… Ты можешь не говорить, я тебя и так услышу».

Тут-то до него наконец дошло. Она знает, что он слышит еемысли! И тоже умеет слушать. Вот в чем дело! Вот почему ее вид так на негодействует! Они – совладельцы Дара, они одной крови!

– Ты… тоже?! – все-таки проговорил он вслух. Спохватился,сжал губы и мысленно продолжил.

«Ты умеешь читать мысли?»

«Я не читаю. Я чувствую. Я знала, что ты рано или позднопридешь за мной. И ты пришел».

После этого оставалось сказать – нет, подумать – толькоодно:

«Иди ко мне, я увезу тебя отсюда. Я… без тебя теперь несмогу».

Мысленно произнеся слова, которые он вряд ли смог бы, непокраснев, проговорить, Роберт понял, что сказанное – не преувеличение, ачистая правда. Что бы с ним ни делали, без нее он отсюда не уйдет.

«Я знаю». Она отвела глаза, осмотрела комнату – и он пересталее слышать, хотя должен был бы, контакт не мог так внезапно оборваться. КогдаАнна снова повернулась к нему, лицо ее было печально.

«Хорошо. Идем».

Она поднялась. Плед соскользнул на пол, журнал упал. Какбыла, в домашнем кимоно, она подошла к окну.

Роберт спрыгнул вниз, под льющиеся с крыши струи, поднялруки, и Анна опустилась в них.

Она была очень легкая.

«Ты везешь меня к себе домой?», спросила она в машине,стряхивая капли с волос.

«Нет, мы будем жить… в другом месте». Роберт отвернулся,чтобы она не услышала дальнейших его мыслей, хоть и не был уверен, что этоухищрение поможет – кажется, Анна владела Даром не хуже, чем он, а может быть,и лучше.

Впрочем, самую опасную мысль, о жене, он тут же загналподальше – после, про это после.

А куда везти Анну, он уже знал. Вот ведь странно – вроде былне в себе, совершал какие-то совершенно немыслимые поступки, а прагматизмникуда не делся, шарики крутились, серое вещество функционировало.

– Заедем ко мне на работу, на минутку, – сказал он вслух –якобы потому что нужно глядеть на дорогу.

И, хоть не смотрел на Анну, услышал ответ: «Хорошо. Тытолько не волнуйся. И ничего не бойся».

Оказывается, она может с ним разговаривать и без визуальногоконтакта. Это значит, и слышать его внутренний голос? Наверняка.

И Роберт стал думать про безопасное: какая же она красивая икакое счастье, что она с ним поехала. Это было совсем нетрудно.

Поразительно, но никакого обычного разговора, вполне естественногов подобных обстоятельствах, между ними не произошло: он не объяснялся вбезумной любви, не рассказывал о себе, даже имени своего не назвал, а она ни очем не спрашивала. Ему почему-то казалось, что она всё про него знает и безобъяснений.

Оставив ее в машине около института, Роберт заскочил вофранцузский отдел, где Мишка Лабазников сегодня отчитывался по прохождениюстажировки. Мишка сидел в Сорбонне, на шикарной полуторагодичной халяве,которую получил не без Робертовой протекции. В Москву приехал на неделю, апотом назад в Париж.

Выманив должника в коридор, Дарновский сразу спросил проглавное:

– Помнишь, ты мне ключи от хаты предлагал. Она по-прежнемупустая? Не сдал?

– Что ты. Ленка трясется из-за бабушкиной коллекции. А что,ключи нужны? – Мишка оживился. – Ну ты свинья. От своей королевы красотыгуляешь?

– Дашь ключи или нет?

– Само собой. Я в шесть отваливаю в Шереметьево. Ключиоставлю у соседки, в 46-ой. Только вы там потише куролесьте, фарфор Ленкин непереколотите. – Лабазников заговорщически шепнул. – А кто у тебя завелся-то?Неужто еще краше Инки?

– Краше. Слушай, – перешел на следующий виток нахальстваРоберт. – Ленка наверно себе в Париже барахла накупила, московские шмоткиносить не будет.

– А, провинциалочка, – понимающе кивнул Мишка. – «Хороша я,хороша, плохо лишь одета». Да бери, конечно. Ленка сколько раз говорила:вернусь, всё из шкафа на помойку. Только как у твоей цыпы с комплекцией? Ленкау меня, сам знаешь, существо эфемерное. Одежда 42-й, обувь 35-й.