Отойдя подальше, пирожки выкинул, не хватало еще отравитьсяэтой дрянью.

Дом под железной крышей (в самом деле покрытой облупившимсясуриком), судя по виду, знавал лучшие времена. Был он из некогда дефицитногожелтого кирпича, с монументальным крыльцом, но кирпич по углам потрескался, аперильца на крыльце прогнулись. Звонок не работал, пришлось долго стучать.

Наконец дверь приоткрылась, в щель выглянула жирная, сильноподдатая старуха.

– Чего? – подозрительно сощурилась она. – Кого тебе?

Взгляд скользнул вниз, на две бутылки паршивого портвейна,которые молодой человек прижимал к груди. Ничего приличнее в сельмаге ненашлось, да и за этой отравой полчаса в очереди отстоял. Но, судя по жадномуогоньку, блеснувшему в старухиных глазах, подход был выбран верный.

– Проблема у меня. – Роберт заулыбался. – Хочется выпить, астакана нет. На улице, без закуси и тем более из горла не употребляюпринципиально. Не пригласите?

– «Три семерки»? – деловито спросила бабуля ДарьяМихайловна. – Стаканы есть. Даже бокалы, чешский хрусталь. А закусим яблочками– свои, с прошлого года.

– Годится.

Комната, где сели за стол, к удивлению Дарновского, былаобставлена по совковским меркам совсем не бедно. Гарнитур, на стене ковер, да ибокалы в самом деле оказались хрустальными. А главное, чисто было, не так, какдолжно бы у старой алкоголички и ее психически ненормальной внучки.

Взгляд старухи поймать было непросто, она смотрела только напортвейн. Но после первого же глотка раскраснелась, замаслилась, разболталась –незачем стало и подглядывать. Тем более (он знал по опыту), у пьяниц этогосклада в самом деле что на уме, то и на языке. Про зловещую черную машинуДарновский решил пока помалкивать. Черт ее знает, эту Аньку. Может, она нашоссе не только цветочками зарабатывает, и катание на джипах для нее в порядкевещей.

А кроме того почему-то хотелось узнать про страннуюцветочницу как можно больше.

Сначала пришлось послушать про то, какие раньше были хорошиевремена и какие теперь стали плохие, и про подлеца Горбачева, и про то, чтоСталина на них нет. А охотней всего Дарья Михайловна болтала про времена своеговеличия, когда работала поварихой в соседнем совминовском пансионате «Березки».Какие хочешь продукты имела и людям доставала – не за так, конечно. Каждое летодочку, а потом внучку в Гагру возила, вон какой дом отгрохала, и всё сама, без мужика.Но в позапрошлом году, как начал Горбач с привилегиями воевать, в «Березках»половину обслуги разогнали. И ее тоже на пенсию задвинули, а пенсия 95 рублей.Проживи-ка вдвоем. Пианину продали, всё равно без толку стояла. Швейную машинкугэдээровскую. Стенку «Ольховка декор». А как иначе? Сейчас на рынке десяток яицмало червонец стоит. Анька даром что малахольная, но кушает дай Боже, ненапасешься.

Здесь очень кстати было этот поток информации повернуть внужное русло. Что Роберт и сделал.

– Малахольная? С рождения, что ли?

– Нет. Когда маленькая была, девочка как девочка. В классепервая отличница. И шустренькая, сообразительная. У нас в пансионате на выходеконтроль был, чтоб продукты не выносили. Так я Аньку приспособила. Зайдет комне, вроде как бабулю проведать. Я ей сумку. Сосисочки там, антрекотики,колбаска-сервелат, фарш. Кило на пять, больше ей не унести. Через проходную идупустая – на, обыскивай. А внучка дождется темноты. И, как отдыхающие по номерамразойдутся или там в кино, дует к забору. Худенькая, между прутьями пролезет ичерез десять минут дома.

Дарья Михайловна засмеялась, вспоминая хорошее. Выпила,пососала дольку яблока. Горестно вздохнула.

– А потом вот что случилось. Сижу, жду ее, а она не идет ине идет. Уж ночь, а ее нет. Пропала! Сумку с продуктами после в кустах нашли, амоей Анечки нет. Два дня ее вся милиция искала. Сколько я слез выплакала, уж нечаяла живой увидеть… – Старуха всхлипнула, глотнула еще. – Егерь ее нашел, влесу. Сидела на пеньке, вся перепачканная и не в себе, только дрожала. Что сней было, почему по лесу двое суток бродила, так никто и не узнал. Думали,снасильничал гад какой-нибудь – нет, целехонькая. Только замолчала с тех пор истала вроде как полоумная. Нет, не то чтоб полоумная – поумней иных прочих. Номолчит, и всё тут! Читать-писать разучилась. Куда девать сироту?

– Почему сироту? – спросил Роберт, слушавший оченьвнимательно. – А родители?

– Нету, – отрезала бабуля и сердито стукнула ладонью постолу. – Отца не было, а мать у ней сука. Я Анечке и мамка, и папка. Гдевторая-то? Открывай.

Вторую бутылку старуха не осилила, сомлела. До момента,когда она опустилась лбом на стол и всхрапнула, Роберт успел выяснитьследующее.

После того случая девочку отдали в интернат для дефективныхдетей, но там она чуть не зачахла – пожалела ее Дарья Михайловна, забраладомой. И пока работала в своем пансионате, жили неплохо. Но на пенсии бабуля,по ее выражению, стала «болеть нервами и употреблять». Внучка же началапродавать на дороге цветы: летом ирисы, осенью хризантемы и астры, веснойподснежники, ландыши, а зимой делала веночки из еловых веток с шишками,красивые. В общем, как понял Дарновский, худо-бедно хватало и на еду, и старухена «нервы».

Когда он в конце концов рассказал про черный джип, ДарьяМихайловна была уже совсем хорошая. Беспечно махнула рукой:

– Ничего, отыщется. Она всегда находится, Анька моя. Бывает,что месяц ее нет или больше, а потом ничего, возвращается к бабуленьке.

Это была информация важная, заслуживающая обмозгования.

Больше ничего существенного Роберт не узнал. Разве чтозапала в память одна фраза.

Как старуха сказала-то? «Никакая она не дурочка, просто онадругая. Разве дурочки бывают такие чистенькие?»

Просто она другая.

Поняв, что бабулю уже не разбудишь, Дарновский прошелся подому. Комнату Ани определил без труда. Действительно, очень чисто и совершенноничего лишнего: кровать, тумбочка, платяной шкаф. Ни картинки на стене, никнижки, ни безделушки. Какая-то монашеская келья. Несомненно, отсутствиечего-либо личностного свидетельствовало о психическом нездоровье, о том чтоличность как таковая отсутствует. То-то и внутренний голос у нее молчал. Еслине считать пожелания счастливого пути…

На обратном пути в город Роберт подвел итоги.