Она откинула голову назад, приоткрыла рот, между тонкихнеярких губ влажно блестели зубы, на шее подрагивала голубая жилка.

Вот бы не проснулась до самого дома, уснула быкрепко-крепко, мечтал он. Чтоб через порог на руках внести.

И сбылось!

Он нажал на пульт, ворота бесшумно раздвинулись. Гравий водворе малость поскрипел, но тихо. Дверца открылась, почти не лязгнув, азакрывать ее он не стал. Вторая тоже не подвела.

Задыхаясь от того самого, книжного чувства, Сергей осторожновзял Марию на руки. Она, не проснувшись, обняла его за шею и по-детски чмокнулагубами. Килограммов сорок, ей-богу, подумал он. Пушинка.

Ступая на цыпочках, он перенес ее в спальню – не в свою, а вбоковую, где ночевала мать, когда заезжала проведать.

Положил на кровать, снял невесомые сапожки. Прикрыл пледом.

Развел в камине огонь, сделал на столе красиво: свечи всеребряном канделябре, розы с рынка, поставил бутылку «Золотого шампанского»,приборы, разложил на блюде деликатесы из «кормушки». Несколько раз ходил подглядетьв щелку. Застыв, любовался на разметавшиеся по подушке локоны – от сторублевойпрически мало что осталось (ну и фиг с ней). На свесившуюся голую руку старалсяне пялиться, а то Метроном не выдерживал.

Про то, что будет или чего не будет после ужина, думатьбоялся. Ведь она как ребенок. Но это только по виду, на самом деле – женщина,самая что ни на есть настоящая, в чем в чем, а тут у Сергея нюх был верный.Девчонок-недоростков он на дух не выносил, хотя они на него вешались прямогроздьями. Одна поклонница, в Челябинске что ли или в Свердловске, даже в номерчерез балкон пролезла. Размалеванная, крашеные волосы, сиськи по полпуда, асамой максимум шестнадцать лет – слюнявый щенячий запах выдал. «Подрастисначала», – сказал он и тем же манером, с балкона, спустил обратно, ревущую.

Но от Марии пахло как надо. Ох, как же от нее пахло…

Только хрупкая очень, не сломать бы. Как эти ее ландыши. Какбокал тонкого стекла. Как золотая рыбка из аквариума.

Будить ее он не посмел. Она вышла сама, довольно скоро –или, может, время так быстро пролетело.

Увидела стол, просияла – оценила Дроновские старания. Икрасной икры поела, и черной, попробовала крабов, финского салями, а на ананас,прежде чем взять ломтик, долго любовалась. Может, никогда такого фрукта невидела.

Сергей сидел, как дурак, с бутылкой шампанского, никак немог открыть – руки тряслись. Когда разливал по бокалам, половину расплескал

Тогда она подняла на него глаза, вопросительно.

– Я тебя люблю, – хрипло произнес Дронов слова, которыхникогда никому не говорил и не думал, что когда-нибудь скажет. А ведь сколькораз втолковывал влюбленным в него бабам: в этом деле слова ни к чему.

Мария кивнула, улыбнулась. Он понял это так: мол, что ж,спасибо.

Подошел, неуверенно протянул к ней руки, готовый убрать ихпри малейшем признаке недовольства или испуга.

Но она приподнялась ему навстречу, закрыла глаза и вытянулагубы трубочкой.

Всё шло хорошо, просто замечательно.

Тихо ты, тихо, приказал Сергей сердцу. Не мельтеши, тутособый случай.

Бережно поднял Марию на руки. Теперь, когда она не спала,показалось, что весу в ней вообще нет.

У себя в спальне он заранее расстелил кровать – огромную, изрумынского гарнитура «Людовик Шестнадцатый», белую такую, с золотымифинтифлюшками.

Но не хватило выдержки. Донес плавно, уложил осторожненько,но как начал раздевать, сорвался. Зазвенело сердце, взорвался Метроном, ибольше Сергей ничего не слышал, лишь токо-так, токо-так, токо-так!

Классно всё получилось. Еще лучше, чем обычно. Другиеженщины словно бы уступали его ритму, а эта – единственная из всех – сама в немсуществовала, на такой же скорости, что Сергей. А может, и еще на болееголовокружительной. Впервые он почувствовал себя получившим никак не меньше,чем подарил.

Только одно неприятно зацепило. Он почему-то не сомневался,что она девушка, что никого у нее раньше не было.

Долго собирался с духом. Уже отдышался, вернулся в обычныйритм. Гладил ее по плечу, вздыхал. Наконец выдавил:

– Я у тебя не первый…

Она беззвучно рассмеялась, помотала головой и показала емуодин палец. «Нет, первый». А может быть, «Ты мой единственный». Тем же пальцемпощекотала ему кончик носа, и Дронов тоже засмеялся. Не поверить ей былонельзя.

И началось у Сергея счастье.

Утром он просыпался первый и, опершись на локоть, смотрел нанее спящую – никогда не надоедало.

А сердце, предчувствуя, уже нетерпеливо разгонялось, подводяк Режиму.

Любили они друг друга подолгу – так ему, во всяком случаеказалось. Расцеплялись мокрые от пота. Но по часам выходило, что меньше пятиминут. Это из-за учетверенного полета времени. Может, токо-так даже быстрей,чем вчетверо наяривал, никто ведь Сергею в эти мгновения пульс не измерял.

Ну, а если надо было с утра пораньше ехать по делам Фонда,Дронов вставал потихоньку и до вечера носил неутоленный голод в себе,накапливал – это тоже было счастье.

Днем он всё время был в разъездах, гонял по району: пообъектам, в райком-исполком, по областным конторам, в каждой из которых у негозавелись деловые знакомые или, как теперь говорили, «бизнес-партнеры».

Чем занималась в течение дня Мария, он не знал, ведь потелефону с ней не поговоришь, да и вечером не расскажет. Он пробовалрасспрашивать, но беседа получалась короткой.

– Книжки читала?

Качает головой.

– Телек смотрела?

Качает (хотя дома целых три телевизора, и все японские).

– А видик?

То же самое.

За цветами ухаживает, решил Сергей, заметив, как похорошел ипопышнел сад. Он вообще-то любил всякую зелень, и в комнатах было полным-полнорастений в горшках и кадках, только раньше они плохо приживались, сохли, атеперь так разрослись, что дом стал похож на оранжерею.

И чисто стало. Соседняя тетка, которая приходила убирать,сказала, что больше не будет – незачем. Ни соринки, ни пылинки.