Но при этом Сергей никогда, даже если возвращался рано илиесли получалось заскочить в середине дня, не заставал Марию с лейкой илипылесосом. Как ни войдет, она всегда находилась в одном и том же месте, каккошка: сидит в гостиной, в глубоком кресле, разглядывает модные журналы. Он ейих привозил прямо тоннами, все подряд. Выражение лица у Марии, пока еще неподняла голову и не заметила, что он смотрит, было, как у маленькой девочки,которая увидела что-то необыкновенное: глаза распахнуты, рот приоткрыт, язычоксосредоточенно проводит по губам. Ничего прекрасней этой картины, наверно, насвете нет. Вечерние сумерки, в твоем доме твоя женщина сидит в кресле с ногами,и льется мягкий свет торшера, и тишина.

С нежностью грубоватая душа Дронова свыкалась трудно, имысли в эту драгоценную минуту у него были не размягченные, а наоборот,свирепые: ну, если кто-нибудь ее обидит – хоть пальцем, хоть взглядом, думалСергей. И скрипел зубами, представляя, что сделает с гадом.

Вечер в его новой счастливой жизни был самое лучшее времясуток. Впереди еще столько всего – и ужин вдвоем, и помолчать у камина, и,конечно, любовь, а потом дождаться, когда она ровно задышит, улыбнуться иуснуть самому.

Зато дни он сильно не любил. Делал всё, что требовалось, ноне жил, а терпел и без конца смотрел на часы. Оказывается, у жизни тожесуществовало два режима – медленный, это когда без Марии, и убыстренный, когдас ней.

То, что она немая, совсем не мешало, даже наоборот. Надвадцать седьмом году от роду, перепробовав сто или, может, двести баб, Сергейсделал открытие: твоя настоящая женщина – та, с которой слова не нужны. Онискорее всего только напортили бы.

Беда только, что не было возможности спросить, чего ейхочется. Прямо мука мученическая: денег куры не клюют, возможности почтинеограниченные, а порадовать любимую женщину подарком – проблема. Цветы он ей,конечно, привозил, каждый день, но больше по привычке. В саду были и розы, итюльпаны, и лилии – что хочешь. Пробовал потыкать пальцем на картинки в еелюбимых журналах. Мол, покажи, что тебе купить. Мария только смеялась, качалаголовой. Кажется, ей нравилось разглядывать не тряпки, а красивых и нарядныхманекенщиц.

Но со временем Дронов научился угадывать ее желания, этобыло куда приятнее. Например, заметил, что, Мария хмурит брови всякий раз,когда посмотрит на частокол вокруг дома – четырехметровый, глухой. И догадался.Поменял на ажурную кованую решетку, тридцать тысяч отвалил, но ребятапостарались, за три дня поставили. Марии понравилось – теперь, глядя во двор,она улыбалась, да и сад сразу сделался радостный, светлый.

Когда они вдвоем сидели у камина, слушая, как трещит огонь,Сергею казалось, что это у них такой разговор, о чем-то очень серьезном,важном, чего обычными словами не выразишь. На душе делалось тревожно, но в тоже время и хорошо. Что-то внутри подрагивало, натягивалось, будто душу тянуло вдве разные стороны, и сильно тянуло, чуть не до разрыва. Однажды Дроновдогадался. Это его дневная и ночная жизни больше не хотят уживаться друг сдругом. Потому что нет ничего общего между Мюллером, налом-откатом, жаднымирожами чиновников – и Марией, когда она вот так сидит в кресле, смотрит наогонь, и отсветы делают ее лицо полупрозрачным.

А в дневной жизни, чего говорить, случалось всякое, иной рази страшное.

В первую же неделю новой счастливой жизни на Дронова и вовсесвалилась стопудовая заморока.

Очень долго тянулся геморрой с лесным участком,принадлежавшим дому отдыха «Раздолье». Сэнсэй уже пробил передачу землинаверху, и в районе давно согласовали, но директор оказался мужик упертый, ни вкакую не уступал. Мюллер и так к нему подъезжал, и этак – глухо. Ну и попросилСергея поучаствовать, типа оказать ветерану уважение. А то этот пень лесной ужи заявление в прокуратуру накатал.

Ладно. Забили встречу в кооперативном кафе «Поплавок»,которое держал один из Мюллеровых ребят.

Всё чин чином, культурно: табличка «спецобслуживание»,никого посторонних, накрытый стол на троих. Но без официантов, чтоб директорсвидетелей не стремался. Только в углу, за отдельным столиком, сидел Мюллеровтелохранитель Федул (по-настоящему не то Федулов, не то Федулин, Сергей толкомне помнил). С некоторых пор Мюллер без него никуда – многим на хвост наступил,в том числе и серьезным людям, так что осторожность не помешает. Федул этот былафганский спецназовец, посмотришь на рожу – жуть берет.

Короче, Мюллер домотдыховского директора (Васильев егофамилия) обхаживал, Федул сидел у нетронутого бокала с минералкой, а Сергей,хоть в разговоре вроде бы и участвовал, но больше улыбкой и поддакиванием, асам думал о Марии, о том, что через два часа увидит ее.

И замечтался, пропустил момент, с которого дело вкось пошло.Вроде даже и слышал, что голоса стали громче, злее, но включился поздно –только когда Васильев ладонью по столу хлопнул. Морда красная, глаза сверкают.Мужик он был хоть и немолодой, седой весь, но кряжистый такой и голосина – бас.

– Ты меня, Мельников, на испуг не бери! Я полковникСоветской Армии! Во Вьетнаме бомб напалмовых не боялся, а уж тебя, пузырьзачесанный, и подавно!

Виноват на самом деле был Сергей – не вмешался вовремя,прослушал, из-за чего дед всколыхнулся. Видимо из-за дочки. Мюллер по дорогесказал: «А не возьмет бабки, я его через девчонку прищемлю. У него дочкапоздняя, пылинки с нее сдувает». Вот, наверно, и прищемил, идиот.

Но и Васильеву не надо было про зачес говорить – Мюллериз-за своей проплешины здорово переживал, недавно за пересадку волос пять штукотстегнул. Не помогло.

Стал он весь белый, через стол перегнулся, хвать старика заузел галстука. А руки у Мюллера сильные, черный пояс по карате. Директорзахрипел, руками по столу зашарил, вслепую.

– Всё, достал ты меня, барбос! Завтра заяву свою изпрокуратуры заберешь. А не заберешь – мои пацаны твою Людку после школы отловяти на хор поставят. Это железно! – брызгал слюной Мюллер.

Главное, видел ведь Сергей, что рука Васильева наткнулась настоловый нож и вцепилась в рукоятку. Но Режим не включился. Только и успелкрикнуть:

– Мюллер!

А дед уже замахнулся и точно всадил бы тупой железякой Мюллерув шею или еще куда, но тут Федул как жахнет из своего «Макарова» – у директоратолько башка мотнулась. Красные брызги на скатерть, на блюдо с заливнымсудаком…

У Мюллера отвисла челюсть. Руки он разжал, и Васильев безкрика, без стона завалился вместе со стулом.

Здесь-то Сергея токо-так и тряхнул, да поздно.