Весь стол расхохотался, все, конечно, стали кричать, чтоэтот человек уже пришел, что он, конечно, такой девушке поможет... Нинасмеялась вместе со всеми. Она была довольна, что попугай вдруг так удачноснизил застольные высокопарности, в которых у грузин нет ни потолка, нипредела. Поэты же хоть и смеялись – чувством юмора никто тут обделен небыл, – а все-таки слегка досадовали, что сорвано такое велеречение.Поэтому, как только смех чуть-чуть стих, Паоло Яшвили не замедлил выступить,потрясая своим рогом:

– Принимая «алаверды» моего брата Тициана, друзья, япользуюсь волей, что дает нам наша Вечная Родина, чтобы назвать Нашу Девушку...

В этот момент ритуал опять оборвался. На дальнем конце столаподнялся человек, взъерошенный и пьяный, поднялся, если можно так сказать оперсоне, совсем обвисшей в своем богемном обличье. Нинин законный супруг,бывший лефовец, бывший имажинист, поэт, прокочевавший по всем мыслимымпоэтическим группам двадцатых годов, Степа Калистратов. Вдруг, несмотря наобвислость, он зарокотал мощно, как когда-то с эстрады:

– Прошу прощения, можно без «алаверды»?.. Нельзя ли мужуВашей Девушки сказать несколько слов? Эй вы, поэты! Вы дуете вино, шамаетешашлык, волочитесь за моей очаровательной паршивой женой, как будто все впорядке, как будто наш карнавал продолжается... А между тем – пиздец! Позор имрак – вот наше будущее! Сережки Есенина уже нет! Володьки Маяковского уже нет!Рисунок звезд не в нашу пользу, братцы! И ваш покорный слуга Степа Калистратовеле жив!

Произнеся этот монолог и исчерпав, видно, все силы, Степанбухнулся на стул и совсем уже обвис в руках своего дружка Отари, второгоплемянника дяди Галактиона, существа на удивление томного и молчаливого, каколень.

Поэты, даром что грузины, не обиделись на Степана занарушение ритуала застолья. Кто-то, правда, пробормотал: «Вот вам типичныйрусский скандал в благородном семействе». Кто-то тут же возразил: «Ах,оставьте, это просто лишь отрыжка футуризма, эпате...» Но большинство простопреисполнилось сочувствия: «Степан – страдающая душа! Он гений! Давайте выпьемза него!»

Вдруг что-то произошло. Один из местных вышибал прибежал,зашептал что-то на ухо Яшвили. У того округлились глаза. Все повернулись ковходу, ожидая вновь прибывшего. Легкими шажками на террасу впорхнул, словноворобушек, небольшой человек лет под сорок. Он простер руки к столу поэтов ивысоким, едва не обрывающимся от гордости и восторга голосом начал читать:

Я скажу тебе с последней

Прямотой:

Все лишь бредни – шерри-бренди,

Ангел мой!

Все с грохотом вскочили: Осип! Да ведь это же сам Осип воплоти! Слава Мандельштаму!

Нина была потрясена. Она знала, как и весь литературныйТифлис, что Мандельштам где-то на Кавказе, что он несколько дней провел вгороде у Зданевичей, а потом уехал то ли в Армению, то ли в Азербайджан, номогла ли она вообразить, что ее кумир вдруг так неожиданно появится надгородом, под луной, в парах вина, в ту ночь, когда она – уж это она точно знала– с голыми плечами столь неотразима, что он, благороднолобый, будет так ошалелона нее оглядываться, пока обнимается с Паоло и Тицианом, будто узнал в ней однуиз «красавиц тринадцатого года», может быть, даже ту, Соломинку, тоже грузинку,как и она сама, особенно в эту ночь, – Соломею Андроникашвили?

– Откуда ты, Осип? – громко спросил Паоло, разыгрываяперед понимающей аудиторией сцену встречи двух братьев по Мировой Словесности.

– Из Армении! – вскричал Мандельштам. – Еле ногиунес оттуда! Слушайте, вот несколько строк! – Он начал читать, явно наНину: – Там, в Нагорном Карабахе, в хищном городе Шуше, я изведал эти страхи,соприродные душе... – Бросил читать и спросил, будто очертя голову,громким шепотом: – Бога ради, Паоло, кто ОНА?

Паоло с гордостью представил:

– Нина Градова, молодая поэтесса, только что мы еетитуловали Нашей Девушкой!

Мандельштам холодными лапками цапнул Нинину ладонь:

– Нина, вы... я просто ошеломлен... вы как будто оттуда, из«Бродячей собаки»!..

– «Я научился вам, блаженные слова: Ленор, Соломинка,Лигейя, Серафита», – как зачарованная прочла Нина.

– О, вы помните! – прошептал Мандельштам.

Поближе к ним подошел шарманщик. Крутанул музыку на полнуюкатушку. Попугаи бурно взлетели с его плеч. Мандельштам зашарил по карманам:

– У меня, как всегда, ни рубля...

– Ничего не надо, – сказал старик.

Даже грузинские пиры иногда кончаются, и к концу ночиМандельштам и Нина оказались одни в центре города. Луна еще стояла в небе,освещая многочисленные портреты Сталина и лозунги первой пятилетки. Они шливдоль жалких витрин некогда роскошных магазинов.

– Этот Тифлис... – пробормотал Мандельштам. – Даженесмотря на вездесущую морду кота... – Он без всяких осторожностей ткнулпальцем в направлении портрета усатого вождя. – Здесь кажется, что дом ещене разграблен, что хотя бы нэп еще жив. Вон, смотрите, в глубине переулка ниодного портрета, ни одного лозунга, только фонтан и над ним струя... струя,Нина, как до катастрофы!.. а на столах, мой Бог, какие деликатесы!.. а вокругстолов такие живые, неизмученные лица... и вы, Нина... за что такой подароксудьбы?

– Давайте уточним, Осип Эмильевич, – сказалаНина. – Кто подарок судьбы: я или Тифлис?

– Для меня вы теперь навсегда соединились, – сказалМандельштам.

– А для себя я, увы, разъединяюсь, – улыбнуласьона. – Возвращаюсь в реальный мир. Ведь я москвичка, Осип Эмильевич.

Чтобы не подхватывать его тон и не впадать в собственнуюэкзальтацию, Нина старалась слегка проиронизировать их ночную прогулку.Мандельштам этого тона явно не принимал и смотрел недоумевающе.

– Я слышал о вас в Москве, Нина, – сказалМандельштам. – И я читал вашу поэму в «Красной нови». Верьте не верьте, ноя видел ваше лицо сквозь строки. – Он осторожно взял ее руку повыше локтя.

– Послушайте, Осип Эмильевич... – сказала она, чуточкуотстраняясь. Она была немного выше его. Впрочем, это, возможно, из-за туфель.«Когда сниму туфли, мы будем одного роста, – подумала она. – Чтотакое, моя дорогая? Вы уже, кажется, забыли сослагательное наклонение?»

За их спинами в глубине пустой улицы послышался нарастающийшум. Они едва успели обернуться, когда большой черный автомобиль с тремясеребряными горнами на крыле прокатил мимо. Нина вздрогнула. Как раз передначалом вчерашнего пира, когда она рассказала братьям писателям о шуткеНугзара, один из них вполголоса поведал ей, кто разъезжает по Тифлису в этомавтомобиле.