Сумерки сгущались всю дорогу, и в село въехали почти вполной темноте. Все же видны были еще крестьянские домишки по краям ухабистойдороги. Кое-где тлели лампадки, свечечки, как вдруг среди этих жалких источниковосвещения явился один мощный и жаркий – раскаленное до прозрачности пепелище,розовый дым, еще живые, пляшущие вдоль рухнувших стропил язычки огня.Мрачнейшая тревога охватила Кирилла. «Вот оно и Горелово... – пробормоталон. – Горелово, Неелово, Неурожайка тож...»

Петя Птахин с исключительным интересом смотрел на пожарище,оживленно комментировал:

– А это, товарищ Градов, нонче в обед Федька Сапунов,кулацкая шкура, весь хутор свой поджег, ба-а-льшое хозяйство, чтоб в колхоз неиттить. Всю родню свою и весь скот порешил и сам к своему боженьке отправился,а только к чертям на сковородку попадет, антоновец проклятый!

Пожарище у Сапуновых, очевидно, было главным событием села.Несколько фигур еще маячили в зареве, слышались бабьи причитания. Птахин остановиллошадь неподалеку и смотрел на тлеющие бревна и пробегающие то здесь, то тамзмейки огня, бормоча почти бессмысленно: «Ба-а-льшое хозяйство, ба-а-льшоехозяйство».

По тому, как дрожали его губы и как он шапкой вытирал себелоб, Кирилл понял, что с крушением Сапуновых уходит и прошлая жизнь этогозахудалого комсомольца.

Из разрушающейся среднерусской хлебной цивилизации мысовершаем сейчас скачок в цивилизацию средиземноморскую, оливковую, сливовую,виноградную, все еще с упорством – «достойным лучшего применения», как сказалибы в Институте красной профессуры, – сопротивляющуюся неумолимонаступающим строго пайковым временам.

Вот возьмите горбатые улочки старого Тифлиса. Здесь и вголову бы вам не пришло, что на дворе первая пятилетка. Как сто лет назад, каки двести лет назад, так и сейчас цокают подковы извозчичьих пролеток. Сзатененных балконов и галерей перекликаются хозяйки. Сказать «гортанноперекликаются» – значит, заплатить дань шаблону, но у них, грузин, и в самомделе в гортани рождается звук, а не в акустически глухом пузе, и оттуда, изгортани, звук бурно бьет вверх, будто струя фонтана, и всегда встречаетсеребряную горошину в своем полете, то препятствие, преодолеть которое судовольствием помогает характерный жест руки. Так же, как и встарь, раннейосенью перевешивается через заборы густая листва и в ней висят налитые груши иперсики. Точно так же, как и раньше, то есть «до катастрофы», то есть досчастливого присоединения к большевистской России (по выражению некоторыхнесознательных фармацевтов), два матовых шара украшают вход в аптеку намаленькой площади, а за большим окном заведения, как всегда, замечается дядяГалактион Гудиашвили, облаченный в белый накрахмаленный халат и внимательнобеседующий со своими клиентами, в основном грузинскими женщинами в темныхнакидках. Вот, правда, вывеска «Аптека Гудиашвили» над входом небрежно замазана(чего же вы еще ждете от новой власти, если не грубости и небрежности), однакопрекрасно различается. Во всяком случае, именно ее люди имеют в виду, а не косоподвешенную фанерку с надписью «Аптека № 18 Госздpаваптупpа». Новые чудищасоветских слов – Воpкутлес, Гpузпишмаш, Осоавиахим.

– Остановись у аптеки Гудиашвили, дорогой!

– Слушаюсь, батоно!

Извозчик выполнил приказание. Седок, Ладо Кахабидзе, плотныймужчина за пятьдесят, в кавказской блузе, подпоясанный наборным ремешком, снаслаждением огляделся по сторонам. Несколько лет, выполняя ответственноезадание партии, он провел на Севере и вот сейчас вернулся и с удовольствиемоглядывается. «В Тифлисе мало что изменилось», – думал он и тут же гасилследующую мысль, которая могла бы выглядеть так: «Здесь мы не все ещеразрушили», – если бы он ее вовремя не пригасил и не подумал бы вторично судовольствием: «В Тифлисе мало что изменилось». И тут же, конечно, опятьпригасил неизбежно возникающую вторую мысль.

С легкостью, удивительной для его возраста, Кахабидзевыпрыгнул из коляски и вошел в аптеку. Извозчик – как и все тифлисскиеизвозчики, он не страдал отсутствием любопытства – успел заметить через окно,что прибытие важного начальственного пассажира радостно изумило и восхитилодядю Галактиона. Отбросив вверх прилавок, так что клиентура даже немножкоиспугалась, он выбежал навстречу с распростертыми руками. Клиентура просияла.

Прибытие Кахабидзе, между прочим, внимательно наблюдалось совторого этажа аптечного здания. Там, в личной квартире аптекаря, а именно вбольшой, затемненной шторами комнате с зеркалами и портретами предков, то естьв гостиной, или, как говорят на Кавказе, в «салоне», стоял племянник ГалактионаНугзар, некогда поражавший гостей профессора Градова огневой лезгинкой. Сделавсебе в шторах узкую щелку, он наблюдал приезд большого партийца, а затем,приотворив дверь на лестницу, прислушивался к приветственным возгласам внизу.Затем в глубине дома возник другой звук – стук каблучков по паркету, и в«салон» вошла Нина Градова. Синяки и порезы, с которыми мы оставили ее три годаназад, исчезли без следа с ее лица. Несмотря на огромные исторические события,свершившиеся за это время, ей сейчас было всего двадцать тpи года. Впрочем,нынешняя цветущая красавица уже лишь отдаленно напоминала заводную синеблузницуиз наших первых глав. Не замечая Нугзара, Нина подошла к зеркалу, поправилаволосы и бретельки декольтированного платья. Нугзар кашлянул, обнаружился. Онаеле удостоила его взором: видно, привычный, может быть, даже назойливый человекв доме.

– Привет, Нина! – сказал он. – Слушай, да тыпросто, клянусь Кавказом, неотразима в этом платье! Куда вы собираетесьсегодня, мадемуазель? Ой, пардон, пардон, мадам!

– Паоло празднует свою новую книжку, – сказалаНина. – Все поэты собираются на фуникулере.

Нугзар цокнул языком:

– Паоло Яшвили! С такими людьми дружишь, девушка! Сплошныелитературные знаменитости!

Он подошел к ней сзади и остановился за спиной, отражаясь взеркале.

– Мы неплохо с тобой глядимся, а, Нина?

Она повернулась к нему с некоторым раздражением:

– Я ведь и сама поэт, ты не забыл?

– Для меня ты только женщина, из-за которой я засохну досмерти, – заметил Нугзар с некоторой мрачностью.

Нина расхохоталась с некоторой веселостью:

– Ну и фрукт! Ты просто неисправимый бабник, Нугзар!

Все их отношения держались на некоторой некоторости, как бывсе не всерьез, и можно ли иначе относиться к его постоянным и как бы ужеслегка оскорбительным домогательствам. Не устраивать же серьезный скандал!Красивый, избалованный бабами мальчишка, вот и дурит.

– Я – бабник?! – как бы возмутился Нугзар. – Да тыпосмотри на меня! Я весь измучился из-за того, что ты мне не даешь!