– Бесполезно про ушедшее время в учебниках читать, –подытожила старуха, когда я затихла, – правды не узнать. Профессора по книгамориентируются, да только их люди кропают, себя приукрасят, других чернымобмажут. Один другому сказал – приврал, второй третьему – напутал, и понесласькарусель, где ложь, где правда, не поймешь, семь дней вилами не разгрести. Чегоуж там про древний мир говорить, если и про прошлый век уже истины не найдешь.А ведь сами тогда жили, да все забыли. Я Софью Скавронскую помню.

– Да ну? – восхитилась я.

– Что ж тут странного, – протянула Матренкина. – Сколькомне, по-твоему, лет?

– Сто, – с ходу ляпнула я.

– Тю, дура! – тихо засмеялась старуха. – Хотя, спасибо, отдуши мне долголетия пожелала. Но, надеюсь, Господь раньше меня приберет.Семьдесят пять я в нонешнем году отсчитала. А Скавронская в девяностых померла,вот той точно сто годков стукнуло. Только она ведьмой никогда не была,колдуньей тоже, ее до конца сороковых годов в Киряевке очень уважали, хоть ичопорная была старуха. Пошли в избу, чаю попьем…

Лариса легко встала и вошла в дом. Я посеменила за ней,миновала длинный темный коридор, отодвинула цветастую занавеску и попала вудивительную для сельской старухи комнату. Никаких ковров на стене, комодов,прикрытых кружевными салфетками, диванов с гобеленовыми покрывалами идомотканых дорожек.

Посреди квадратной комнаты лежал пушистый ковер теплыхкоричнево-розовых тонов, у окна стоял старинный письменный стол с древнимибронзовыми чернильницами и подставкой для ручки с открытым пером. Здесь же былалампа в виде античного бога (вещь определенно ценная, конца девятнадцатоговека). Но больше всего меня удивили книги – их тут было несметное количество,они теснились на полках, лежали на подоконниках, на уютном диване, в двухглубоких креслах и даже на полу.

– Ты тут обожди, – приказала Лариса и ушла на кухню.

Я села в кресло и взяла одно издание. «Имя Розы» УмбертоЭко. Следующая книга оказалась еще интересней, она принадлежала перу великогояпонца Кобо Абэ. Если эти произведения читает Матренкина, то у нее хороший вкуси, очевидно, прекрасное образование. Я встала и подошла к полкам, висевшим впростенке между окнами. Ну надо же, здесь медицинская литература, всякиесправочники, как у моей подруги, хирурга Оксаны, пособия по лекарственнымтравам. Дальше – больше. На столе высится стопка книг, среди незнакомых мнеавторов я заметила фамилии Флоренского и Блаватской. Я пыталась некогдаознакомиться с трудами Елены Великой, но, если честно, не смогла их осилить,абсолютно ничего не поняла. А Лариса, видно, постоянно обращается к сочинениям«королевы эзотерики» – толстая книга пестрела разноцветными закладками.

Я взяла в руки труд Блаватской и увидела под ним том стемно-синей обложкой в красных прожилках, точь-в-точь такой притащила изкабинета Эрика Валентина. «Магия. Правда и ложь». Автор – Майя Водкина. Ямашинально открыла первую страницу – сбоку выделялась написанная черниламикороткая фраза: «Вам с любовью», дальше шла подпись со множеством затейливыхзавитушек.

Я быстро вернула книги на место, выровняла стопку и села вкресло со скучающим видом гостьи, которая ждет не дождется припозднившуюся счаем хозяйку. Значит, приемная внучка Скавронской, которую недолюбливала иотчаянно ревновала Вероника, особа, проявлявшая в юности большой интерес кзнахарству и взятая Софьей в ученицы, написала труд о магии. И она знакома сМатренкиной.

– Не заснула? – спросила Лариса, входя в комнату с подносом.

– Книги листала, – ответила я, – Абэ Кобо интересныйписатель.

– Не всем нравится, – отметила Лариса. – Иди к столу. Деньсегодня не постный, можно печеньем побаловаться. Оно на сливочном масле,значит, скоромное.

– Вот странно… – без тени улыбки сказала я.

– Чего удивительного ты заприметила? – спросила Лариса.

– С самого начала меня насторожила ваша речь, – пояснила я,– вроде говорите как сельская, неграмотная женщина. «Семь дней вилами неразгрести». И тут же, характеризуя Скавронскую, употребляете словно «чопорная».А книги? Вам нравится Умберто Эко? Как это сочетается с журналами, которыележат на террасе? Неужели вы увлекаетесь сплетнями из мира шоу-бизнеса? Гдетелевизор, отрада сельской бабушки? И ваша посуда! Чай подаете в фарфоровыхчашках, изготовленных небось на заводе Кузнецова еще до революции!

Матренкина улыбнулась.

– Вот тут ты ошиблась, посуда от Гарднера. Что же касаемоостального… Телик в гостиной, там и фикус с геранью и плед мохеровый, и весьпраздник. Я туда чужих людей обычно привожу, в кабинет редко пускаю. Хоть и непоймет народ про книги, да мне выделяться не следует. Речь моя за долгие годыобщения с простыми людьми, увы, уподобилась винегрету, где свекла, где огурец,где зеленый горошек. Мой отец был человек образованный, жаль, рано умер. Служилу Панкрата Варваркина камердинером, от барина ума понабрался. А серебро ипосуду ему барин перед отъездом из России подарил. Но об этом никомурассказывать было нельзя, иначе в прежние годы могли и в тюрьму посадить.

– К счастью, я не жила в темные времена российской истории,но моя бабушка Афанасия рассказывала, как люди боялись ночного звонка в дверь,– сказала я.

– В колхозе жизнь проще была, – кивнула Лариса, – хотянеугодных председатель живо в кулаки записывал. Маму он не трогал, за нееСкавронская попросила.

– Софья имела влияние на местное начальство? – удивилась я.

Матренкина осторожно подняла хрупкую чашку.