Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот уже собралась довольно многочисленная толпа, около ста человек. Барачный дворик едва вмещал их, вместе с теми, кому предстояло остаться. И наконец девочка-доктор хлопнула в ладоши и, обращаясь к толпе отобранных женщин, звонко произнесла:
— А теперь мы отправляемся в Тридесятое царство — чудесный край, где у вас начнётся совершенно новая жизнь, полная радостей и приятных событий!
Она подошла к сотне отобранных, развернулась к ней спиной и резко развела руки в стороны. И тут же перед женщинами заколыхалось удивительное видение, словно окно в другой мир: площадь, вымощенная камнем, причудливые здания, и за ними, вдалеке, исполинские деревья, сливающиеся в ярко-зеленую полосу леса. Оттуда веял жаркий ветер, густо напоенный дивными ароматами. Затем окно приобрело вид широкой арки и, лишь миг поколебавшись, застыло, придав четкость видимому пейзажу, и лишь края его трепетали легкой белесоватой рябью.
Девочка-доктор шагнула в эту арку и, оказавшись по ту сторону, обернулась и поманила женщин рукой. И тут же они ринулись туда — в этот дивный мир, где все дышало неведомой им благодатью. Никто не толкался, не спешил, все шли бодрым шагом, не оглядываясь.
Очутившись в рядах первых на той стороне, мамаша Молли остановилась и посмотрела назад. Она могла видеть, как поток её товарок в полосатых платьях, словно ручей, вливается на эту площадь, заполняя её стуком своих сандалий на деревянной подошве. И вот, когда все они оказались здесь, арка заколыхалась и подернулась волнами, смазывая черты их родного мира… Затем приподнялась над землей и превратилась в круглое окно, которое стало стремительно сжиматься. И вот все исчезло.
Женщины молча озирались по сторонам, поводили носами, задирали головы, дивясь удивительно синему высокому небу с мазками облаков. Впечатления наполняли их словно пустой сосуд. Впечатления оседали в их душах, пробуждая что-то новое, неведомое, сладостное. Некоторые стали махать руками над головой, словно пытаясь потрогать этот непривычный воздух — такой густой и ароматный. Бескрайний простор ошеломлял их, видевших прежде лишь стены бараков и высокие заборы. И они вдыхали глубоко и с наслаждением, и расправлялись их плечи, и неосознанные улыбки расцветали на их лицах. Даже жесты их приобрели совершенно другой характер: они моргали, поводили плечами, потирали ладонь о ладонь, откидывали пятерней волосы со лба и встряхивали головой — словно пытаясь окончательно увериться, что все это им не чудится. Каждая из них как будто заново начала осознавать своё тело.
Мамаша Молли, набрав в легкие воздух и слегка задерживая дыхание, медленно провела рукой по лицу — сверху вниз. Ладонь её очертила подбородок и добралась до шеи — холод металла заставил её вздрогнуть. Ошейник… Она, как и все остальные женщины в лагере, носила его с четырнадцати лет не снимая. Она не знала, да никогда и не задумывалась, зачем он нужен. Маткам-воспроизводительницам даже не приходило в голову думать над подобными вещами. Это была данность. И они даже не замечали этих штук на своей шее. И только сейчас мамаша Молли вдруг ощутила, насколько лишний на ней этот ошейник, и это ощущение несказанно удивило её. Ей нестерпимо захотелось освободиться от этой крепкой полоски металла и подставить шею горячему вольному ветру… И она уцепилась за край ошейника кончиками пальцев и слегка потянула его — жест совершенно бессмысленный, так как металл был запаян накрепко. Мамаша Молли, как и прочие, догадывалась, что от этих ошейников можно освободиться только после смерти. Это очень легко было представить: как мясник легко сдергивает их с уже обезглавленной окровавленной шеи и складывает в кучку, после чего они, вероятно, снова идут в дело. И вот теперь, когда она знала, что смерть отменяется, этот ошейник уже не мог быть частью её тела. Он мешал ей. Он казался тяжелым, холодным, чуждым. Он закрывал от неё что-то важное, и при этом что-то не выпускал из неё…
Конечно, мамаша Молли не могла бы сформулировать эти мысли — все это возникало в ней на уровне чувств, каких-то невнятных колыханий разума. И она просто не могла убрать руку от ошейника, и все тянула и тянула его, причиняя себе боль. И тут она обратила внимание, что и все прочие женщины точно так же вцепились руками в свои ошейники…
— Лапочки мои, девочки-красавицы! — прозвучал вдруг знакомый звонкий и бодрый голосок девочки-доктора; она, улыбаясь и помахивая своими огромными очками, стояла перед ними, все в том же белом халатике и белой шапочке. — Сейчас вас всех освободят от этих мерзостных штук. Только — спокойствие! Потерпите немного! Давайте разделимся по двадцать человек, и каждой группой займется специалист, по очереди снимая эти больше не нужные вам украшения!
На площади началась деловитая суета. Пришли какие-то мужчины, и женщины, ещё не привыкшие к своей новой жизни, опасливо косились на них.
Мамаша Молли оказалась первой в своей группе, которая подошла к мужчине, державшему в руке странный инструмент. Мужчина был не менее странен: он не имел бороды, и лицо его было приветливым и добрым. По привычке трепеща, Молли слегка склонила перед ним голову. Он очень осторожно просунул под её ошейник холодную металлическую пластину, затем инструмент тонко зажужжал в его руке, и женщина ощутила легкую вибрацию. Это продолжалось всего несколько мгновений, затем мужчина издал удовлетворенный звук на непонятном языке и легким движением сдёрнул с неё уже разогнутый ошейник…
Когда Молли выпрямилась, потирая шею, её место возле мужчины уже заняла следующая. Остальные женщины нетерпеливо топтались, поглядывая на Молли с любопытством. А она, отойдя от толпы, пыталась понять, что изменилось. А изменилось ВСЕ. Краски стали ярче, запахи заиграли новыми нотами, а в доносящихся издали трелях неведомой птахи угадывалась какая-то прекрасная мелодия, на которую с жадностью отзывался разум женщины, наполняясь ликованием, радостью и… свободой. Молли смотрела на лица своих товарок, и будто бы видела их в первый раз. «Какие они все… непохожие друг на друга…», — ошеломленно думала она. Она вдруг обнаружила, что их волосы имеют разный оттенок, что
