В течение всей этой пространной речи поручик сидел в креслеи, уставившись на сапоги Швейка, думал: «Боже мой, ведь я сам часто несу такуюже дичь. Разница только в форме, в какой я это преподношу».

Тем не менее, не желая ронять своего авторитета, он сказал,когда Швейк закончил:

— Вы должны ходить в чищеных сапогах, держать мундир впорядке и чтобы все пуговицы были пришиты. Вы должны производить впечатлениесолдата, а не штатского босяка. Это поразительно, до чего никто из вас не умеетдержаться по-военному. Из всех моих денщиков только у одного был бравый вид, даи тот в конце концов украл у меня парадный мундир и продал его в еврейскомквартале.

Поручик умолк, но вскоре заговорил снова и перечислил Швейкувсе его обязанности, особенно напирая на то, что Швейк должен быть вернымслугой и нигде не болтать о том, что делается дома.

— У меня бывают дамы, — подчеркнул он. —Иногда дама останется ночевать, если мне не нужно на другой день идти наслужбу. В таких случаях вы будете приносить нам кофе в постель, но только когдая позвоню, поняли?

— Так точно, понял, господин обер-лейтенант. Если янеожиданно влезу в комнату, то, возможно, иной даме это покажется неприятным. Ясам однажды привёл к себе домой барышню, и мы с ней очень мило развлекались,когда моя служанка принесла нам кофе в постель. Служанка с перепугу обвариламне кофеём всю спину, да ещё сказала: «С добрым утром!» Нет, я прекрасно знаю,как вести себя, когда ночует дама.

— Отлично, Швейк! С дамами мы должны вести себяисключительно тактично, — сказал поручик, приходя в хорошее настроение,так как разговор коснулся предмета, заполнявшего всё его свободное от казарм,плаца и карт время.

Женщины были душой квартиры поручика. Они создавали емудомашний очаг. Их было несколько дюжин, и многие за время своего пребываниястарались приукрасить квартиру всевозможными безделушками.

Жена владельца кафе прожила у поручика целых две недели,пока за ней не приехал муж, и вышила поручику премиленькую дорожку на стол, навсём его бельё монограммы и, наверное, докончила бы коврик на стене, если бы еёмуж не прекратил эту идиллию.

Другая, за которой через три недели приехали родители,хотела превратить спальню поручика в дамский будуар и расставила повсюду разныебезделушки и вазочки, а над постелью повесила ангела хранителя.

Заботливая женская рука ощущалась во всех уголках спальни истоловой, она проникла и на кухню, где можно было видеть самые разнообразныекухонные принадлежности — великолепный подарок одной влюблённой фабрикантши,которая, кроме своей страсти, привезла с собой в дом машинку для рубки овощей икапусты, прибор для нарезывания булочек, тёрку для печёнки, кастрюли, противни,сковороды, шумовки и бог весть что ещё.

Однако через неделю она ушла, так как не могла примириться смыслью, что, кроме неё, у Лукаша есть ещё около двадцати других любовниц:последнее обстоятельство отразилось на исполнительности этого породистого самцав мундире.

Поручик Лукаш вёл обширную корреспонденцию, завёл альбомфотографий своих возлюбленных и коллекцию разных реликвий, так как за последниедва года стал проявлять наклонность к фетишизму. У него сохранилось несколькоразных дамских подвязок, четыре пары изящных панталончиков с вышивкой, трипрозрачные, тончайшие дамские рубашечки, батистовые платья и, наконец, одинкорсет и несколько чулок.

— Сегодня у меня дежурство, — сказал поручикШвейку, — я приду домой только ночью. Приведите в порядок квартиру.Последний мой денщик за свою лень отправился сегодня с маршевой ротой на фронт.

Отдав приказания, касающиеся канарейки и ангорской кошки, онушёл, не преминув ещё раз в дверях проронить несколько слов о честности ипорядке.

После его ухода Швейк привёл всю квартиру в самый строгийпорядок, так что, когда поручик Лукаш возвратился ночью домой, Швейк с полнымправом мог отрапортовать:

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, всё впорядке. Только вот кошка набезобразничала: сожрала вашу канарейку.

— Как?! — загремел поручик.

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, вот как.Я давно знал, что кошки не любят канареек и обижают их. Вот я и решилпознакомить их поближе и в случае, если бы эта бестия попыталась выкинутькакую-нибудь штуку, оттрепать её так, чтобы до самой смерти помнила, как нужновести себя с канарейками. Я очень люблю животных! Наш шляпный мастервыучил-таки свою кошку. Сначала она сожрала у него трёх канареек, а теперь ужени одной больше не жрёт, и канарейка может на неё хоть садиться. Я тоже хотелпопробовать, вытащил канарейку из клетки и дал её кошке понюхать, а этауродина, не успел я опомниться, откусила канарейке голову. Ей-богу, я не ожидалот неё такого хамства! Если бы это был, скажем, воробей, так я бы ничего несказал, а то ведь замечательная канареечка, гарцкая! Да с какой ещё жадностьюжрала, вместе с перьями, и ворчала при этом от удовольствия. У них, у кошек,как говорится, нет никакого музыкального образования, они бестии непереваривают, когда поёт канарейка, потому что в этом ничего не смыслят… Якошку как следует выругал, но, боже меня упаси, пальцем её не тронул, а ждалвас, как вы это дело решите, что с ней, с этой паршивой уродиной, делать.

Рассказывая об этом, Швейк так простодушно глядел поручику вглаза, что тот, подступив было к нему с определённым суровым намерением,отошёл, сел в кресло и спросил:

— Послушайте, Швейк, вы на самом деле такой олух царянебесного?

— Так точно, господин обер-лейтенант, —торжественно ответил Швейк. — Мне с малых лет не везёт. Я всегда хочупоправить дело, чтобы всё вышло по-хорошему, и никогда ничего из этого неполучается, кроме неприятностей и для меня и для других. Я только хотел ихобеих познакомить, чтобы привыкли друг к другу. Разве я виноват, что онасожрала канарейку и всё знакомство на этом оборвалось! Несколько лет назад вгостинице «У Штупартов» кошка сожрала даже попугая за то, что тот еёпередразнивал и мяукал по-кошачьи… И живучи же эти кошки! Если прикажете,господин обер-лейтенант, чтобы я её прикончил, так придётся прихлопнуть еёдверью, иначе ничего не получится.

И Швейк с самым невинным видом и милой, добродушной улыбкойстал излагать поручику, каким способом казнят кошек. Его рассказ, наверное,довёл бы до сумасшедшего дома всё общество покровительства животных.

Швейк проявил такие познания, что поручик Лукаш, забыв гнев,спросил его:

— Вы умеете обращаться с животными? Любите их?

— Больше всего я люблю собак, — сказалШвейк, — потому что это очень доходное дело для того, кто умеет имиторговать. Но у меня дело не пошло, так как я всегда был слишком честен, хотявсё равно покупатели являлись ко мне с претензиями, дескать, почему я им продалдохлятину вместо здоровой породистой собаки. Как будто бы все собаки должныбыть породистыми и здоровыми! Так нет же, каждому подавай родословную, вот иприходилось печатать эти родословные и из какой-нибудь коширжской дворняжки,родившейся на кирпичном заводе, делать самого чистокровного дворянина избаварской псарни Армина фон Баргейма. Но покупатели оставались очень довольны,думая, что приобрели чистокровную собаку. Им можно было всучить вршовицкогошпица вместо таксы, а они только удивлялись, почему у такого редкого пса, изсамой Германии, шерсть мохнатая, а ноги не кривые. Так делается на всех крупныхпсарнях. Вам бы, господин обер-лейтенант, только поглядеть на все мошенничества,которые там проделываются с собачьими родословными. Псов, которые могли бы осебе сказать: «Я, дескать, чистокровная тварь», — говоря по правде, мало.Либо мамаша его спуталась с каким-нибудь уродом, либо бабушка, или, наконец,папаш у него было несколько, и от каждого он что-нибудь унаследовал: от одного— уши, от другого — хвост, ещё от одного — шерсть на морде, от третьего —морду, от четвёртого — кривые ноги, а в пятого пошёл ростом. Если же у неготаких папаш было штук двенадцать, то можете себе представить, господинобер-лейтенант, как такой пёс выглядит. Вот купил я однажды этакого кобеля,звали его Балабан, так он из-за своих папаш получился таким безобразным, чтовсе собаки от него шарахались. Купил я его из жалости; был он такой покинутый ивсё время сидел у меня дома в углу, всё грустил, так что я вынужден был продатьего за пинчера. Больше всего пришлось поработать, когда я его перекрашивал подцвет перца с солью. Потом он со своим хозяином попал в Моравию, и с тех пор яего не видел.