В большинстве случаев денщики были реакционерами, и солдатыих ненавидели. Некоторые из денщиков были доносчиками и с особым удовольствиемсмотрели, когда солдата вязали.

Они развились в особую касту. Их эгоизм не знал границ.

Поручик Лукаш был типичным кадровым офицером сильнообветшавшей австрийской монархии. Кадетский корпус выработал из него хамелеона:в обществе он говорил по-немецки, писал по-немецки, но читал чешские книги, акогда преподавал в школе для вольноопределяющихся, состоящей сплошь из чехов,то говорил им конфиденциально: «Останемся чехами, но никто не должен об этомзнать. Я — тоже чех…»

Он считал чешский народ своего рода тайной организацией, откоторой лучше всего держаться подальше.

Но в остальном он был человек славный: не боялся начальстваи на манёврах, как это и полагается, заботился о своей роте, поудобнее расквартировываяеё по сараям, и, часто платя из своего скромного жалованья, выставлял солдатамбочку пива.

Лукаш любил, когда солдаты на марше пели песни. Они должныбыли петь, идя на учение и с учения. Шагая рядом со своей ротой, он подтягивал:

А как ноченька пришла,

Овёс вылез из мешка,

Тумтария бум!

Он пользовался расположением солдат, так как был на редкостьсправедлив и не имел обыкновения придираться.

Унтеры дрожали перед ним. Из самого свирепого фельдфебеля онв течение месяца делал агнца.

Накричать он мог, но никогда не ругался. Выбирал слова ивыражения.

— Видите ли, голубчик, право же мне не хотелось бы васнаказывать, но ничего не могу поделать, потому что от дисциплины зависитбоеспособность армии. Армия без дисциплины — «трость, ветром колеблемая». Есливаш мундир не в порядке, а пуговицы плохо пришиты или их не хватает, то этозначит, что вы забываете свои обязанности по отношению к армии. Может быть, вамкажется непонятным, почему вас сажают за то, что вчера при осмотре у вас не хваталопуговицы на гимнастёрке, за такую мелочь, за такой пустяк, на который, не будьвы на военной службе, никто бы и внимания не обратил? Но на военной службеподобная небрежность по отношению к своей внешности влечёт за собой взыскание.А почему? Дело не в том, что у вас не хватает пуговицы, а в том, чтобы приучитьвас к порядку. Сегодня вы не пришьёте пуговицу и, значит, начнёте лодырничать.Завтра вам уже покажется трудным разобрать и вычистить винтовку, послезавтра вызабудете в каком-нибудь трактире свой штык и, наконец, заснёте на посту — и всёиз-за того, что с той несчастной пуговицы вы начали вести жизнь лодыря. Так-то,голубчик! Я наказываю вас для того, чтобы уберечь от наказания более тяжёлогоза те провинности, которые вы могли бы совершить в будущем, медленно, но вернозабывая свои обязанности. Я вас сажаю на пять дней и искренне желаю, чтобы нахлебе и воде вы пораздумали над тем, что взыскание не есть месть, а толькосредство воспитания, преследующее определённую цель — исправление наказуемого солдата.

Лукашу уже давно следовало бы быть капитаном, но ему непомогла даже осторожность в национальном вопросе, так как он отличался слишкомбольшой прямотой по отношению к своему начальству и ни к кому не подлизывался.

Он родился в деревне среди тёмных лесов и озёр южной Чехии исохранил черты характера крестьян этой местности.

Но если к солдатам Лукаш был справедлив и никогда к ним непридирался, то по отношению к денщикам он был совсем иным: он ненавидел своихденщиков, потому что денщики ему попадались всегда самые негодные и подлые.

Он не считал их за солдат, бил их по морде, давалподзатыльники, пытался воспитывать их и словом и делом. Он безрезультатноборолся с ними много лет, то и дело менял и всегда приходил к заключению:«Опять попалась подлая скотина!» Своих денщиков он считал существами низшегопорядка.

Животных Лукаш любил чрезвычайно. У него была гарцкаяканарейка, ангорская кошка и пинчер. Денщики, которых он часто менял,обращались с этими животными не лучше, чем поручик с ними самими, когда ониучиняли ему какую-нибудь пакость.

Они морили голодом канарейку, один из денщиков выбилангорской кошке глаз, пинчера стегали, как только он попадался под руку, и,наконец, один из предшественников Швейка отвёл бедного пса к живодёру наПанкрац, чтобы его там уничтожили, не пожалев на это дело из своего карманадесять крон. А поручику он доложил, что пёс сбежал на прогулке. На следующийдень этот денщик уже маршировал с ротой на плацу.

Когда Швейк явился к Лукашу и заявил, что приступает к своимобязанностям, поручик провёл его к себе в комнату и сказал:

— Вас рекомендовал мне господин фельдкурат Кац.Надеюсь, вы не осрамите его рекомендацию. У меня была уже дюжина денщиков, и ниодин из них не удержался. Предупреждаю, я строг и беспощадно наказываю за каждуюподлость и ложь. Я требую, чтобы вы всегда говорили только правду ибеспрекословно исполняли все мои приказания. Если я скажу: «Прыгайте в огонь»,то вы должны прыгнуть в огонь, даже если бы вам этого не хотелось. Куда высмотрите?

Швейк с интересом смотрел в сторону, на стену, где виселаклетка с канарейкой. Услышав вопрос поручика, он устремил на него свои добрыеглаза и ответил милым, добродушным тоном:

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —это гарцкая канарейка.

Прервав таким образом речь поручика, Швейк вытянулся вофронт и не моргнув глазом уставился на поручика.

Поручик хотел было сказать резкость, но, видя невинноевыражение лица Швейка, произнёс только:

— Господин фельдкурат аттестовал вас как редкогоболвана. Думаю, он не ошибся.

— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат взаправду неошибся. Когда я был на действительной, меня освободили от военной службы из-заидиотизма, общепризнанного идиотизма. По этой причине отпустили из полка двоих:меня и ещё одного, капитана фон Кауница. Тот, господин поручик, идя по улице,одновременно, извините за выражение, ковырял пальцем левой руки в левой ноздре,а пальцем правой руки — в правой. На учении он каждый раз строил нас, как дляцеремониального марша, и говорил: «Солдаты… э-э… имейте в виду… э-э… чтосегодня… среда, потому что… завтра будет четверг… э-э…»

Поручик Лукаш пожал плечами, не находя слов, и зашагал отдвери к окну мимо Швейка и обратно. При этом Швейк делал «равнение направо» и«равнение налево», — смотря по тому, где находился поручик, — с такимневинным видом, что поручик потупил глаза и, глядя на ковёр, сказал без всякойсвязи со швейковскими замечаниями о глупом капитане:

— Да-с! Чтобы всегда у меня был порядок и чистота и несметь лгать. Я люблю честность. Ненавижу ложь и наказываю за неё немилосердно.Вы меня поняли?

— Так точно, господин обер-лейтенант, понял. Нет ничегохуже, когда человек лжёт. Если уж начал кто завираться — знай, что он погиб. Вдеревне около Пелгржимова был учитель по фамилии Марек. Этот учитель бегал задочерью лесника Шперы. Лесник велел ему передать, что если он будет встречатьсяс его дочкой, то он, лесник, как, значит, застанет их, всадит ему из ружья взадницу заряд нарезанной щетины с солью. А учитель велел передать леснику, чтовсё это враки. Но однажды, когда он поджидал свою барышню, лесник его застал иуже хотел было проделать с ним эту самую операцию, да учитель отговорился: он,дескать, только цветочки собирает. В другой раз учитель сказал леснику, чтоловит жуков для коллекции. Так он и врал — чем дальше, тем больше. Наконец состраху он присягнул, что хотел только силки для зайцев расставить. Тут нашлесник его сгрёб и доставил жандармам, а оттуда дело перешло в суд, и учительчуть было не попал в тюрьму. А скажи он голую правду, получил бы порцию щетиныс солью всего-навсего; я держусь того мнения, что лучше признаться, а если ужчто натворил, — прийти и сказать: дескать, осмелюсь доложить, натворилто-то и то-то. А если говорить насчёт честности, то это, конечно, вещьпрекрасная, с нею человек далеко пойдёт. Ну, всё равно как при состязании входьбе: как только начнёшь мошенничать и бежать, так моментально сходишь сдистанции. Вот, к примеру, мой двоюродный брат. Честный человек, всюду егоуважают, сам собой доволен и чувствует себя как новорождённый, когда, ложасьспать, может сказать: «Сегодня я опять был честным».