— Некоторые учёные объясняют войну появлением пятен насолнце. Как только появится этакое пятно, всегда на земле происходит что-нибудьстрашное. Взятие Карфагена…

— Оставьте свою учёность при себе, — перебил егоотделённый командир. — Подметите-ка лучше пол, сегодня ваша очередь. Какоенам дело до этого дурацкого пятна на солнце! Хоть бы их там двадцать было, изних себе шубы не сошьёшь!

— Пятна на солнце действительно имеют большоезначение, — вмешался Швейк. — Однажды появилось на солнце пятно, и втот же самый день меня избили в трактире «У Банзетов», в Пуслях. С той поры,перед тем как куда-нибудь пойти, я смотрю в газету, не появилось ли опятькакое-нибудь пятно. Стоит появиться пятну — «прощаюсь, ангел мой, с тобою», яникуда не хожу и пережидаю. Когда вулкан Монпеле уничтожил целый остров Мартинику,один профессор написал в «Национальной политике», что давно уже предупреждалчитателей о большом пятне на солнце. А «Национальная политика» вовремя не быладоставлена на этот остров. Вот они и загремели!

Между тем фельдкурат встретил наверху в канцелярии одну дамуиз «Союза дворянок по религиозному воспитанию нижних чинов», старую, противнуюфурию, которая с самого утра ходила по госпиталю и направо и налево раздавалаобразки святых. Раненые и больные солдаты бросали их в плевательницы.

Она раздражала всех своей глупой болтовнёй о том, чтонужно-де искренне сокрушаться о своих грехах и исправиться, дабы после смертимилосердный бог даровал вечное спасение. Она была бледна, когда разговаривала сфельдкуратом:

— Эта война, вместо того чтобы облагораживать солдат,делает из них зверей.

Внизу больные показали ей язык и сказали, что она «харя» и«валаамова ослица».

— Das ist wirklich schrecklich, Herr Feldkurat. DasVolk ist verdorben.[44]

И она стала распространяться о том, как представляет себерелигиозное воспитание солдата. Только тогда солдат доблестно сражается засвоего государя императора, когда верит в бога и полон религиозных чувств.Только тогда он не боится смерти, когда знает, что его ждёт рай.

Болтунья наговорила ещё кучу подобных же благоглупостей, ибыло видно, что она не намерена отпускать фельдкурата. Однако фельдкурат отнюдьне галантно распрощался с ней.

— Мы едем домой, Швейк! — крикнул он в караульноепомещение.

Обратно они ехали без всякой торжественности.

— В следующий раз пусть едет соборовать ктохочет, — сказал фельдкурат. — Приходится торговаться из-за каждойдуши, которую ты желаешь спасти. Только и занимаются бухгалтерией! Сволочи!

Увидев в руках Швейка бутылочку с «освящённым елеем», оннахмурился:

— Лучше всего, Швейк, если вы этим маслом мне и себесмажете сапоги.

— Я ещё попробую смазать этим дверной замок, —прибавил Швейк, — а то он ужасно скрипит, когда вы ночью приходите домой.

Так, не начавшись, закончилось соборование.

Недолго длилось счастье Швейка. Жестокая судьба прервала егоприятельские отношения с фельдкуратом. Если до сих пор фельдкурат был личностьюсимпатичной, то последний его поступок сорвал с него эту маску.

Фельдкурат продал Швейка поручику Лукашу, или, точнееговоря, проиграл его в карты: так некогда продавали в России крепостных.

Произошло всё это совершенно случайно. У поручика Лукашасобралась однажды тёплая компания. Играли в «двадцать одно». Фельдкурат всёпроиграл и заявил:

— Сколько дадите мне в долг под моего денщика? Страшныйболван, но фигура презанятная, нечто non plus ultra.[45]Ручаюсь, что такого денщика ни у кого из вас ещё не было.

— Даю сто крон, — предложил поручик Лукаш. —Если до послезавтра их не вернёшь, то пошлёшь мне этот редкостный экземпляр.Мой денщик отвратительный тип — вечно вздыхает, пишет домой письма и при этомворует всё, что попало. Бил я его — не действует. Каждый раз при встречеполучает от меня подзатыльники, но и это не помогает. Я вышиб ему два переднихзуба — и это его не исправило.

— Идёт, — легкомысленно согласилсяфельдкурат. — Послезавтра получишь или сто крон, или Швейка.

Он проиграл и эти сто крон и, опечаленный, побрёл домой.Отто Кац прекрасно знал и нисколько не сомневался, что до послезавтра ему нигдеденег не раздобыть и что, собственно говоря, он гнусно и вместе с тем дёшевопродал Швейка.

«Нужно было взять двести крон», — упрекал он себя.Садясь же в трамвай, который через несколько минут должен был довезти его додому, он ощутил угрызения совести и почувствовал приступ сентиментальности.

«Это некрасиво с моей стороны, — думал он, звоня к себев квартиру. — Как я теперь посмотрю в его глупые добрые глаза…»

— Милый Швейк, — сказал он, входя вкомнату, — со мной нынче произошёл необыкновенный случай. Мне чертовски невезло в игре. Понимаете, пошёл ва-банк, на руках у меня туз, прикупаю десятку.У банкомёта на руках был всего валет, и всё-таки он тоже набрал до двадцатиодного. Потом я несколько раз ставил на туза или на десятку, и каждый раз убанкомёта было столько же. Просадил все деньги… Он замялся.

— …и наконец проиграл вас. Взял под вас сто крон вдолг, и если до послезавтра их не верну, то вы будете принадлежать уже не мне,а поручику Лукашу. Мне, право, очень жаль…

— Сто крон у меня найдётся, — сказал Швейк. —Могу вам одолжить.

— Давайте их сюда, — оживился фельдкурат. — Яих сейчас же отнесу Лукашу. Мне, право, не хотелось бы с вами расстаться.

Лукаш был немало удивлён, снова увидев фельдкурата у себя.

— Пришёл заплатить тебе долг, — заявил фельдкуратс победоносным видом. — Дайте-ка и мне карту.

— А ну-ка… — сказал он, когда пришла егоочередь. — Всего очко перебрал, — добавил он. — Ну, значит,играю, — сказал он, когда подошёл следующий круг. — Покупаю! Стоп!

— Двадцать, — объявил банкомёт.

— А у меня девятнадцать, — произнёс фельдкураттихо, внося в банк последние сорок крон из сотни, которую одолжил ему Швейк,чтобы откупиться от нового рабства.

Возвращаясь домой, фельдкурат пришёл к убеждению, что всемуконец, что Швейка ничто не может спасти и что ему предопределено служить упоручика Лукаша.