а у чужого не пыли» и «Уйдут иностранцы – кончится и война». Лица, дезертировавшие из Народной армии, часто оставляли записки: «Мы не согласны, чтобы нами командовали иностранцы». Патриотические настроения новобранцев и значительной части высшего командного состава Народной армии фигурировали среди причин нескольких ее поражений. Особенно убедительно проявилось это явление, в частности, в Брунетском сражении, в исходе которого сыграли роковую роль отказы бойцов повиноваться командирам, плохо говорившим по-испански или совсем не знавшим языка страны. Интернационалисты, в свою очередь, начиная с середины 1937 года стали утверждать, что Военное министерство и Генштаб сознательно утомляют и обескровливают их, направляя на самые опасные участки фронтов и постоянно откладывая их замену испанскими формированиями «на потом».

Правительство Франко в почти столь же трудных отношениях с партнерами – немцами и итальянцами оказалось искусным защитником государственных интересов Испании. Испанские националисты при всей их военной зависимости от Третьего рейха и итальянского фашизма не платили им за оружие и боеприпасы ни звонкой монетой, ни государственными облигациями – они добились военных поставок большей частью в кредит[196]. Получая на льготных условиях жизненно важную военную помощь, националисты одновременно сопротивлялись принятию составленного в Германии и выгодного немцам «плана Монтана» (см. выше). В пылу споров «о Монтане» Франко однажды в сердцах сделал германскому послу заявление совсем в духе антифашиста Ларго Кабальеро: «Уж лучше мы уйдем в горы и станем партизанами!» Спорный план был одобрен националистами только в конце 1938 года в атмосфере общей усталости от войны. Но умевший торговаться каудильо предварительно добился, чтобы германское правительство сначала оказало ему еще одну услугу: напечатало введенные националистами новые денежные знаки, чем на территории «нового государства» была предотвращена финансово-бюджетная катастрофа.

Ничего похожего на оптимистически-интернационалистский подход Народного фронта к иностранным союзникам в «новом государстве» не наблюдалось. Почти все националисты воспринимали присутствие иностранных войск в стране неприязненно. Ненавидевшее или презиравшее республиканцев офицерство националистической Испании, в том числе генерал Кейпо де Льяно, после победы Республики над итальянскими войсками при Гвадалахаре не скрывало удовольствия и радости. Многие офицеры-националисты тогда поднимали тосты «за испанскую доблесть, какого бы окраса она ни была». Когда дивизии ИДК откатились от Мадрида на исходные позиции, оставив республиканцам трофеи и пленных, каудильо в разговоре с итальянским послом не выразил скорби или хотя бы солидарности. Вместо этого он нравоучительно произнес: «Интернациональные бригады хорошо боролись за идею, пусть даже эта идея и является еретической. Они показали, что знают, как нужно умирать».

Значительная часть боевиков Фаланги на протяжении всей войны выражала стойкое недовольство присутствием иностранных войск и их вызывающим поведением в публичных местах. На грузовиках и лимузинах итальянского корпуса часто появлялись меловые надписи: «Когда ты уберешься?» Между фалангистами и иностранными военными нередко вспыхивали потасовки. Тем временем каудильо последовательно стремился воспрепятствовать занятию столицы страны иностранными войсками, что ему и удалось. Ранее всех в покоренный Мадрид вступили испанские войска, а не итальянские, германские или марокканские формирования.

Первое, что сделало правительство Франко после завершения войны и празднования победы над Республикой – избавило страну от иностранного военного присутствия. Шантажируя союзные правительства Германии и Италии опасностью патриотического переворота в Мадриде, щедро раздавая ордена и сувениры союзным иностранцам – военным, журналистам, дипломатам – каудильо достиг цели. К осени 1939 года в Испании не осталось германских и итальянских войск. С замыслами овладения Балеарами и Канарами Риму и Берлину пришлось расстаться. Еще через шесть лет гибель Третьего рейха избавила националистов от необходимости выполнять грабительские положения «Монтаны».

Даже большевики с их первоначальными космополитическими (а иногда откровенно русофобскими) идейными установками, согласно которым «трудящимся всех стран нечего делить», стали мало-помалу проникаться государственным подходом к доставшемуся им наследию Российской империи. Пойдя сначала на щедрые территориальные и экономические уступки Польше, Финляндии и Эстонии, они затем урегулировали отношения с дальневосточной хищницей – Японской империей на условиях очищения оккупированных ею русских земель: Приморского края и Северного Сахалина и наотрез отказались признать захват Бессарабии Румынией[197].

Стихийно обострившийся патриотизм стал в России после войны одним из средств пробуждения национального самосознания и его движущих сил (см. главу 6). В Испании он явился мотором последовавшего позднее примирения.

Глава 6

Выход из конфликта

Канва завершения военных действий рассматриваемых гражданских войн выглядит следующей.

9—12 апреля 1865 года в первый и последний раз за всю американскую Гражданскую войну встретились основные военные силы северян и южан: федералистская армия во главе с генералом Грантом и остатки конфедеративной армии под командованием генерала Ли. Встреча произошла в окрестностях захолустного виргинского городка Аппоматокса. Охваченные с трех сторон северянами, оставшиеся без артиллерии, израсходовавшие порох и продовольствие (питались зелеными кукурузными початками) конфедераты избежали последнего боя, который грозил перейти в бойню. Они заранее выслали парламентеров под белым флагом. Условия прекращения огня были совместно рассмотрены и утверждены двумя командующими. Южане сложили оружие и знамена на условиях, которые были почетными, и были отпущены по домам. Каждый получил пятидневный запас питания – сухой паек[198]. Офицерам-южанам Грант оставил холодное оружие. Генерал не позволил дать артиллерийский салют в честь победы, объяснив подчиненным: «Они больше не наши враги, а соотечественники». Как мы видим, к прекратившим сопротивление противникам победители отнеслись по-рыцарски.

В штатах Севера и Запада страны капитуляцию противника и прекращение огня отмечали колокольным звоном, благодарственными молебнами, иллюминацией, фейерверками, праздничными кострами. На сутки закрылись школы и даже буржуазная святая святых – суды и фондовые биржи. 24–25 мая в Вашингтоне состоялся внушительный парад «победоносной большой федеральной армии» (Grand Union Army) с участием пехоты, кавалерии, артиллерии и моряков.

11—16 ноября 1920 года три красных армии под общим руководством Фрунзе частью пленили в разных пунктах Крыма остатки Русской армии генерала Врангеля, частью заставили их эвакуироваться. Церемонии капитуляции не было. (Фрунзе под свою ответственность по радио предлагал белым сдачу на почетных условиях; Врангель не ответил на обращение противника.)

16 ноября на Красной площади был проведен маломасштабный и очень скоро забытый социумом парад победы. Общегосударственных торжеств не последовало[199]. Многие оставшиеся в Крыму белые вскоре стали объектом репрессий.

27 марта 1939 года в полуразрушенном Университетском городке на окраине Мадрида был оформлен протокол о капитуляции защитников столицы и о ее передаче под власть националистов. Его подписали кадровые военные: со стороны националистов генерал Эспиноса де лос Монтеро, с республиканской – только что порвавший с компартией полковник Альфонсо Прада. Город, отразивший ранее несколько штурмов и ставший международной эмблемой несгибаемого антитоталитарного сопротивления, теперь перешел в руки