Не стану подробно останавливаться на том, как прошли недели,предшествующие этому событию, скажу лишь, что поведение Мэри Кавендиш вызывалоу меня самое искреннее восхищение и симпатию. Она сразу приняла сторону мужа, сжаром отвергала даже мысль о его виновности и защищала его изо всех сил.

Я выразил Пуаро мое восхищение ею, и он, кивнув, проговорил:

– Да, она принадлежит к числу тех женщин, которые вбеде проявляют свои лучшие качества. Тогда раскрываются их искренние чувства.Ее гордость и ревность отступили…

– Ревность? – перебил я, с сомнением глядя нанего.

– Да. Разве вы не понимаете, что миссис Кавендишчрезвычайно ревнива? Как я уже сказал, она отбросила в сторону и гордость, иревность и не думает ни о чем, кроме своего мужа и нависшей над ним ужаснойугрозы.

Пуаро говорил с большим чувством, и я с интересом слушал,припоминая, как он раздумывал, говорить ему или нет. Зная его мягкость и особоебережное отношение к «женскому счастью», я был доволен, что решение судьбыДжона от него не зависело.

– Даже теперь с трудом могу поверить! – призналсяя. – До последней минуты я думал, что это Лоуренс.

Пуаро усмехнулся:

– Я знал, что вы так думали.

– Но Джон! Мой старый друг Джон!

– Каждый убийца, вероятно, был чьим-то старымдругом, – философски заметил Пуаро. – Нельзя смешивать чувства издравый смысл.

– По-моему, вы могли хотя бы намекнуть!

– Возможно, mon ami, я не сделал этого именно потому,что он был вашим старым другом.

Я немного смутился, припомнив, как поспешно сообщил Джонуто, что считал истинным мнением Пуаро о докторе Бауэрштейне. Между прочим,доктор был оправдан, так как сумел ускользнуть от выдвинутых против негообвинений. Но хотя на этот раз он оказался слишком умен и его не смогли уличитьв шпионаже, все-таки ему основательно подрезали крылышки.

Я спросил Пуаро: как он думает, будет ли осужден ДжонКавендиш? К моему величайшему удивлению, он ответил, что, напротив, по всейвероятности, Джона оправдают.

– Но, Пуаро… – попытался я возразить.

– О друг мой, разве я вам не говорил, что у меня нетдостаточных доказательств. Одно дело знать, что человек виновен, и совершеннодругое – убедительно доказать его вину. В этом деле слишком мало улик. Вот вчем беда! Я, Эркюль Пуаро, знаю, но в цепочке моих умозаключений не хватаетпоследнего звена. И если я не смогу найти это отсутствующее звено… – Онпечально покачал головой.

– Когда вы впервые заподозрили Джона Кавендиша? –поинтересовался я через некоторое время.

– Разве вы его совсем не подозревали?

– Нет, конечно.

– Даже после того, как услышали обрывок разговора междумиссис Кавендиш и ее свекровью? А неискренность ее ответов на предварительномслушании дела?

– Нет.

– Вы не поняли, что к чему, и не сообразили, что это неАлфред Инглторп ссорился с женой? Вы помните, как усиленно он отрицал это напредварительном слушании? Это мог быть либо Лоуренс, либо Джон. Будь этоЛоуренс, тогда поведение Мэри Кавендиш было бы совершенно непонятно. Однако, сдругой стороны, если это был Джон, все объясняется необыкновенно просто.

– Значит, – понял я наконец, – это Джонссорился тогда с матерью?

– Совершенно верно.

– И вы давно это знали?

– Конечно. Только так можно было объяснить поведениеМэри Кавендиш.

– И все-таки вы уверены, что Джон может быть оправдан?

Пуаро пожал плечами:

– Разумеется, в ходе судебного процесса мы услышим всеотносящееся к обвинению, но адвокаты посоветуют Джону сохранить право защиты.Все это выяснится на суде. Да, между прочим, я обязан предупредить вас, другмой. Я не должен фигурировать в полицейском следственном разбирательстве.

– Что-о?!

– Официально я не имею к нему никакого отношения. Покая не найду недостающего звена, я намерен оставаться в тени. Миссис Кавендишдолжна думать, что я работаю на стороне ее мужа, а не против него.

– По-моему, это низость.

– Нисколько. Мы имеем дело с умным и беспринципнымчеловеком и обязаны использовать все, что в наших силах… Иначе он ускользнет!Поэтому я стараюсь оставаться на заднем плане. Все находки и открытия сделаныДжеппом, и все будет поставлено ему в заслугу. Если я буду даватьпоказания, – Пуаро улыбнулся, – то, очевидно, в качестве свидетелязащиты.

Я с трудом верил своим ушам.

– Это вполне en règle,[49] –продолжал Пуаро. – Как ни странно, я могу дать показания, которыеполностью опровергнут одно из доказательств судебного процесса.

– Какое же?

– То, что касается уничтожения завещания. Джон Кавендишего не уничтожал.

Пуаро оказался истинным пророком. Не буду вдаваться вподробности судебного разбирательства, так как это привело бы к утомительнымповторам, только сообщу, что Джон Кавендиш оставил за собой право защиты. Делобыло передано в суд.

Сентябрь уже застал нас всех в Лондоне. Мэри сняла дом вКенсингтоне.[50] Пуаро был включен в семейный круг.

Я получил работу в военном министерстве, так что могпостоянно с ними встречаться.

По мере того как одна за другой проходили недели, Пуаро всебольше нервничал.

«Последнего звена», о котором он говорил, все ещенедоставало. В душе я надеялся, что оно так и останется ненайденным, –иначе как можно надеяться на счастье Мэри, если Джон не будет оправдан?

15 сентября Джон Кавендиш предстал перед судом Олд-Бейли[51] по обвинению «в преднамеренном убийстве Эмили АгнесИнглторп». Подсудимый отказался признать себя виновным.

Защитником был назначен знаменитый королевский адвокат сэрЭрнст Хэвиуэзер.

Королевский адвокат мистер Филипс предъявил обвинение.

Совершенное убийство, заявил он, было преднамеренным, ввысшей степени жестоким и хладнокровным. Это было не что иное, как умышленноеотравление доверчивой и любящей женщины ее пасынком, которому она многие годыбыла больше чем матерью. Миссис Инглторп содержала его с раннего детства.Позднее обвиняемый вместе с женой жил в Стайлз-Корт в обстановке роскоши,окруженный ее заботой и вниманием. Она была доброй и щедрой благодетельницейдля обоих.