– Видите, не нужно искать внешних доказательств… Нет!Достаточно сообразительности. Однако плоть человеческая слаба… Оказавшись наверном пути, испытываешь истинное удовольствие! Ах, друг мой, я словно зановородился! Я бегу! Скачу! – Он и правда выскочил из дома и побежал,подпрыгивая, по краю лужайки.

– Что случилось с вашим знаменитым другом? –послышался голос за моей спиной. Я повернулся и увидел Мэри Кавендиш. Онаулыбалась, и я тоже улыбнулся в ответ. – В чем дело?

– Сказать по правде, я и сам не знаю. Пуаро задалДоркас несколько вопросов о колокольчике в спальне миссис Инглторп и пришел втакой восторг от ее ответа, что стал дурачиться. Вы сами видели!

Мэри засмеялась:

– Как странно! Посмотрите, он выходит из калитки.Значит, сегодня больше не вернется?

– Право, не знаю. Я давно отказался от попыток угадать,что он сделает дальше.

– Скажите, мистер Гастингс, ваш друг немного не в себе?

– Честное слово, не знаю! Иногда я уверен, что онбезумен как шляпник,[48] но потом, как раз в тот момент, когда,кажется, наступает пик сумасшествия, выясняется, что это его метод.

– Понимаю…

В то утро, несмотря на смех, Мэри была задумчива. Онавыглядела серьезной и даже чуть грустной.

Мне пришло в голову, что это удобный случай поговорить с нейо Цинтии. Как мне показалось, я начал довольно тактично, но не успел произнестии нескольких слов, как она решительно меня остановила:

– Не сомневаюсь, мистер Гастингс, вы отличный адвокат,но в данном случае ваш талант пропадает напрасно. Цинтия может не беспокоиться,что встретит с моей стороны недоброжелательство.

Я было попытался, запинаясь, объяснить… Сказал, что надеюсь,она не подумала… Но Мэри снова остановила меня, и ее слова были так неожиданны,что почти вытеснили из моей головы и Цинтию, и ее неприятности.

– Мистер Гастингс, – спросила она, – высчитаете, что мы с мужем счастливы?

Я был захвачен врасплох и пробормотал, что это не мое дело –думать об их отношениях.

– Ну что же, – спокойно заявила Мэри, – вашеэто дело или нет, а я вам скажу: мы несчастливы.

Я молчал. Мне показалось, что она не кончила говорить.

Мэри стала медленно ходить взад-вперед по комнате, чутьсклонив голову набок. Ее стройная фигура при ходьбе мягко покачивалась.Неожиданно она остановилась и посмотрела на меня.

– Вы ничего обо мне не знаете, не так ли? –спросила она. – Откуда я, кем была, прежде чем вышла замуж за Джона…Короче говоря – ничего! Ну что же, я вам расскажу. Вы будете моим исповедником.По-моему, вы добрый… Да, я в этом уверена.

Нельзя сказать, что это подняло мое настроение, какследовало ожидать. Я вспомнил, что Цинтия начала свою исповедь почти такими жесловами. К тому же исповедник, по-моему, должен быть пожилым. Это совсемнеподходящая роль для молодого человека.

– Мой отец был англичанином, – начала Мэри, –а мать – русской.

– О! – отреагировал я. – Теперь понятно.

– Что понятно?

– Намек на нечто иностранное… другое… что вас всегдаокружает.

– Кажется, моя мать была очень красивой, –продолжила Мэри. – Не знаю, потому что никогда ее не видела. Она умерла,когда я была еще совсем маленькой. По-моему, трагично: кажется, по ошибкевыпила слишком большую дозу какого-то снотворного. Как бы там ни было, отец былбезутешен. Вскоре после этого он стал работать в консульстве и, куда бы его нинаправляли, всегда брал меня с собой. К тому времени как мне исполнилосьдвадцать три года, я уже объехала почти весь мир. Это была великолепная жизнь…Мне она нравилась. – На лице Мэри появилась улыбка. Откинув голову назад,она, казалось, погрузилась в воспоминания тех старых добрых дней. – Потомумер и отец, – наконец заговорила она. – Он оставил меня плохообеспеченной. Я вынуждена была жить со старыми тетками в Йоркшире. – Мэрисодрогнулась. – Вы поймете, что это была ужасная жизнь для девушки,выросшей и воспитанной так, как я. Узость интересов и невероятная монотонностьтакой жизни сводили меня с ума. – Она помолчала, а потом совершенно другимтоном добавила: – И тут я встретила Джона Кавендиша.

– И что же?

– С точки зрения моих теток, для меня это была хорошаяпартия. Но я должна честно признаться, что не думала об этом. Нет! Для меняважным было другое: замужество избавляло меня от невыносимой монотонности тойжизни.

Я опять ничего не сказал, и через минуту она продолжила:

– Поймите меня правильно. Я была с Джоном честной.Сказала ему правду, что он мне очень нравится и я надеюсь, это чувствоусилится, но я в него не влюблена. Джон заявил, что это его вполне устраивает,и… мы поженились.

Мэри надолго замолчала. Нахмурив лоб, она словновглядывалась в те ушедшие дни.

– Я думаю… я уверена… сначала Джон любил меня. Но мы,очевидно, плохо подходим друг другу и почти сразу же стали отдаляться. Я Джонунадоела. Малоприятно для женской гордости в таком признаваться, но это правда.

Должно быть, я что-то пробормотал о несходстве взглядов,потому что она быстро продолжила:

– О да! Надоела… Но теперь это уже не имеет значения…Теперь, когда наши пути расходятся…

– Что вы имеете в виду?

– Я не намерена оставаться в Стайлз-Корт, –спокойно объяснила Мэри.

– Вы с Джоном не собираетесь здесь жить?

– Джон может жить здесь, но я не буду.

– Вы хотите его оставить?

– Да.

– Но почему?

Она долго молчала.

– Возможно… потому, что хочу быть свободной!

Когда она произнесла эти слова, передо мной вдруг возникловидение: обширное пространство, нетронутые леса, нехоженые земли… Япочувствовал, что могла бы значить свобода для такой натуры, как Мэри Кавендиш!На мгновение я увидел ее такой, какой она была на самом деле, – гордое,неукротимое создание, так же не прирученное цивилизацией, как вольная птица вгорах.

– Вы не знаете… не знаете, – сорвался с ее губприглушенный крик, – какой ненавистной тюрьмой было для меня это место!

– Понимаю, – пробормотал я, – но… но непредпринимайте ничего поспешно!