И тогда в моем мозгу мелькнула ужасная мысль. Я надеялся имолился, чтобы она не появилась также у Джона. Я искоса взглянул на него. Оннедоуменно хмурился, и я вздохнул с облегчением. Дело в том, что мне пришло вголову, будто у доктора Бауэрштейна мог быть сообщник.

Нет! Такого не может быть! Такая красивая женщина, как МэриКавендиш, не может быть убийцей. Хотя и случалось, что красивые женщины былиотравительницами.

Внезапно я припомнил первую беседу за чашкой чаю в деньмоего появления в Стайлз-Корт и блеск в глазах Мэри Кавендиш, когда онасказала, что яд – женское оружие. А как она была взволнована в тот трагическийвечер во вторник! Может быть, миссис Инглторп обнаружила что-то между Мэри иБауэрштейном и угрожала рассказать ее мужу? Возможно ли, что это преступлениебыло совершено, чтобы помешать разоблачению?

Потом я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и ЭвлинХовард. Может, они именно это имели в виду? Может, это и была та чудовищнаявозможность, в которую Эвлин не хотелось верить?

Да, все подходило.

Неудивительно, что мисс Ховард предложила все замять. Теперья понял ее незаконченную фразу: «Эмили сама…» В глубине души я согласился смисс Ховард. Разве сама миссис Инглторп не предпочла бы скорее остатьсянеотомщенной, чем позволить такому ужасному бесчестию упасть на семью Кавендиш?

– Есть еще одно обстоятельство, заставляющее меня сомневатьсяв вашем предположении, – вдруг сказал Джон, и неожиданно прозвучавшийголос заставил меня вздрогнуть.

– Что именно? – поинтересовался я, довольный тем,что он ушел от вопроса, каким образом яд мог попасть в какао.

– Хотя бы тот факт, что Бауэрштейн потребовал вскрытия.Он мог этого и не делать. Уилкинс был бы вполне удовлетворен, объяснивтрагическую кончину нашей матери болезнью сердца.

– Да, – произнес я с сомнением. – Нонеизвестно, может, он считал, что в итоге так будет безопаснее. Ведь кто-нибудьмог заговорить об отравлении позднее, и министерство внутренних дел приказалобы провести эксгумацию. Все могло выплыть наружу, и тогда он оказался бы вочень неловком положении, потому что никто бы не поверил, что человек с егорепутацией известного специалиста мог совершить такую ошибку и назватьотравление болезнью сердца.

– Да, вполне возможно, – согласился Джон. – Ивсе-таки… Ей-богу, не понимаю, какой тут мог быть мотив?

Я вздрогнул.

– Послушайте! – торопливо проговорил я. –Может быть, я совершенно не прав. И помните, все это абсолютно конфиденциально.

– О, конечно! Само собой разумеется.

Продолжая разговаривать, мы вошли через небольшую калитку всад. Неподалеку слышались голоса: стол к чаю был накрыт под большим платаном,как в день моего приезда.

Цинтия вернулась из госпиталя. Я поставил мой стул рядом сней и передал желание Пуаро посетить больничную аптеку.

– Конечно! Я буду рада, если он придет. Лучше пустьприходит к чаю. Надо будет с ним об этом договориться. Он такой славный! Хотястранный и даже немного смешной. На днях Пуаро заставил меня снять и зановопереколоть мою брошь. Сказал, что брошь была неровно приколота!

Я засмеялся:

– Это его мания.

– Правда? Интересно.

Минуты две прошли в молчании, а затем, бросив взгляд всторону Мэри Кавендиш и понизив голос, Цинтия снова обратилась ко мне:

– Мистер Гастингс! После чая мне хотелось бы с вамипоговорить.

Ее взгляд в сторону Мэри заставил меня задуматься. Пожалуй,эти две женщины мало симпатизировали друг другу. Впервые мне пришла в головумысль о будущем девушки. Миссис Инглторп, очевидно, не оставила в ее пользуникакого распоряжения, но я полагал, что Джон и Мэри, скорее всего, будутнастаивать, чтобы она пожила с ними. Во всяком случае, до конца войны. Джон, язнаю, симпатизировал Цинтии, ему будет жаль, если она уедет.

Джон, отлучившийся на некоторое время, вернулся к чайномустолу, но его обычно добродушное лицо было сердитым.

– Черт бы побрал этих детективов! – возмутилсяон. – Не могу понять, что им надо? Шарили по всем комнатам, повытаскиваливсе вещи, перевернули все вверх дном… Просто невероятно! Наверное,воспользовались случаем, что в доме никого не было. Ну, я поговорю с этимДжеппом, когда увижу его в следующий раз!

– Полно, Пол Прай,[46] – проворчаламисс Ховард.

Лоуренс высказался, что детективам приходится делать вид,будто они активно действуют.

Мэри Кавендиш промолчала.

После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы медленнопобрели к лесу.

– Слушаю вас, – сказал я, как только листва скрыланас от любопытных глаз.

Девушка со вздохом опустилась на траву и сбросила шляпку.Солнечный свет, пронизывая листву, превратил ее золотисто-каштановые волосы вколышущееся от дыхания ветерка живое золото.

– Мистер Гастингс, – начала она, – вы всегдатак добры и так много знаете…

В этот момент у меня мелькнула ошеломляющая мысль, чтоЦинтия – очаровательное создание, намного очаровательнее Мэри, которая никогдане говорила мне ничего подобного.

– Итак! – крайне благожелательно подтолкнул я ее,видя, что она колеблется.

– Хочу попросить у вас совета. Я не знаю, что мнеделать.

– Что делать?

– Да. Видите ли, тетя Эмили всегда говорила, что онаменя обеспечит. Полагаю, она забыла или не думала, что может умереть. Во всякомслучае, не обеспечила меня и не оставила на мой счет никаких распоряжений.Теперь я просто не знаю, что мне делать. Как вы думаете, я сразу должна отсюдауехать?

– Господи, конечно, нет! Кавендиши не захотятрасстаться с вами. Я в этом уверен.

Цинтия заколебалась, потом какое-то время сидела молча,вырывая траву маленькими руками.

– Миссис Кавендиш захочет от меня избавиться, –произнесла она наконец. – Мэри меня ненавидит.

– Ненавидит? – удивился я.

Цинтия кивнула:

– Да. Не знаю почему, но она меня терпеть не может. Ион тоже.

– Ну, тут я точно знаю, что вы не правы, – тепловозразил я. – Напротив, Джон вам очень симпатизирует.

– О да… Джон! Но я не его имела в виду. Я говорю оЛоуренсе. Мне, конечно, безразлично, ненавидит он меня или нет, но все-таки этоужасно, когда тебя никто не любит, верно?