– От побережья? – озадаченно повторил я. –При чем тут побережье?

Пуаро пожал плечами:

– Но ведь это очевидно.

– Только не мне! Может быть, я туп, но никак не пойму,какое отношение близость побережья имеет к убийству миссис Инглторп.

– Конечно, никакого, – улыбнулся Пуаро. – Мыведь говорим об аресте доктора Бауэрштейна.

– Ну да! Он арестован за убийство миссис Инглторп.

– Что? – воскликнул Пуаро с живейшим любопытством. –Доктор Бауэрштейн арестован за убийство миссис Инглторп?

– Да.

– Невероятно! Это было бы слишком хорошим фарсом! Ктовам это сказал, друг мой?

– Видите ли, ничего определенного никто мне неговорил, – признался я, – но он арестован.

– О да! Вполне возможно. Но он арестован за шпионаж, monami!

– Шпионаж?! – выдохнул я.

– Совершенно верно.

– Не за отравление миссис Инглторп?

– Нет, конечно. Если только наш друг Джепп не потерялрассудок окончательно, – спокойно пояснил Пуаро.

– Но… но мне казалось, вы сами так думали!

Удивленный взгляд Пуаро выражал недоумение – и как толькомне могла прийти в голову подобная абсурдная мысль?

– Вы хотите сказать, что доктор Бауэрштейн –шпион? – медленно проговорил я.

Пуаро кивнул.

– Вы сами этого не подозревали? – спросил он.

– Никогда! Я и подумать не мог…

– А вам не казалось странным, что знаменитый лондонскийспециалист похоронил себя в такой деревушке? У вас не вызывала удивленияпривычка доктора бродить ночью по округе?

– Нет, – признал я. – Даже не обращал на этовнимания.

– Он родился в Германии, – задумчиво продолжалПуаро, – хотя уже так долго занимается практикой в этой стране, что никтоо нем не думает иначе как об англичанине. Натурализовался уже лет пятнадцатьтому назад. Очень умный человек… разумеется, еврей.

– Мерзавец! – негодующе воскликнул я.

– Ничуть! Напротив, патриот. Подумайте только, что онтеряет. Им стоит восхищаться.

Я не мог подойти к этому так же философски, как Пуаро.

– Надо же, и миссис Кавендиш бродила с ним по всейокруге! – продолжал я негодовать.

– Да. Полагаю, он находил это знакомство оченьполезным, – заметил Пуаро. – Поскольку слухи соединяли их именавместе, то любые другие выходки доктора проходили незамеченными.

– Значит, вы полагаете, что он никогда по-настоящему еене любил? – нетерпеливо спросил я… пожалуй, слишком нетерпеливо приподобных обстоятельствах.

– Этого, разумеется, я сказать не могу, однако… Хотите,Гастингс, я выскажу мое личное мнение?

– Да.

– Оно заключается в следующем: миссис Кавендиш не любити никогда ни на йоту не любила доктора Бауэрштейна!

– Вы действительно так думаете? – Я не мог скрытьудовольствия.

– Вполне в этом уверен. И могу объяснить почему.

– Да?

– Потому что она любит кого-то другого.

– О!

Что имел в виду Пуаро? Но меня помимо моей воли вдруг охватилостранное ощущение. Правда, что касается женщин, я не тщеславен, только мнеприпомнились некоторые обстоятельства, воспринятые мною раньше, пожалуй,слишком легко, однако теперь, казалось, указывавшие…

Мои приятные мысли были прерваны появлением мисс Ховард. Онапоспешно огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никого другого в комнате нет,затем вынула из кармана старый лист оберточной бумаги и подала его Пуаро.

– Наверху платяного шкафа, – загадочнопробормотала она и поспешно покинула комнату.

Пуаро с нетерпением развернул лист и, удовлетворенно кивнув,разложил его на столе.

– Посмотрите, Гастингс, какая, по-вашему, это буква –«Q» или «L»?

Лист бумаги оказался довольно пыльным, как будто какое-товремя лежал открытым. Внимание Пуаро привлекла наклейка, на которой былонапечатано: «Господа Паркинсоны, известные театральные костюмеры» и адрес –Кавендиш (инициал непонятен), эсквайр, Стайлз-Корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс.

– Это может быть «T» или «L», – сказал я,старательно изучив буквы, – но, конечно, не «Q».

– Хорошо, – подтвердил Пуаро, сворачиваябумагу. – Я согласен с вами, что это «L».

– Откуда это? – полюбопытствовал я. – Важнаянаходка?

– Не очень. Однако она подтверждает мое предположение.Я подозревал о ее существовании и направил мисс Ховард на поиски. Как видите,они оказались успешными.

– Что она имела в виду, говоря: «Наверху платяногошкафа»?

– Хотела сказать, что нашла его именно там, –пояснил Пуаро.

– Странное место для куска оберточной бумаги, –задумчиво произнес я.

– Ничуть. Верх платяного шкафа – отличное место дляхранения оберточной бумаги и картонных коробок. Я сам постоянно держу их там.Аккуратно уложенные, они не раздражают глаз.

– Пуаро, – серьезно спросил я, – вы ужепришли к какому-нибудь выводу по поводу этого преступления?

– Да… Я хочу сказать, что знаю, кто его совершил.

– О!

– Но, кроме предположений, у меня, к сожалению, нетникаких доказательств. Разве что… – Неожиданно он схватил меня за руку ипотащил вниз, в волнении закричав по-французски: – Мадемуазель Доркас! Un moment,s'il vous plaît![47]

Взволнованная Доркас поспешно вышла из буфетной.

– Дорогая Доркас, у меня появилась идея… маленькаяидея… Если она окажется верной – какой чудесный шанс! Скажите, в понедельник,не во вторник, Доркас, а именно в понедельник, за день до трагедии, неслучилось ли чего с колокольчиком в спальне миссис Инглторп?

Доркас удивилась:

– Да, сэр, теперь, когда вы напомнили… И правдаслучилось… Хотя ума не приложу, как вы про это узнали. Должно быть, мышиперегрызли проволочку. Во вторник утром пришел человек и все исправил.

С восторженным возгласом Пуаро схватил меня за руку ипотянул в комнату.