Ее голос был ледяным. Неудивительно, что Джон взорвался:

– Мэри!

– Да? – Ее тон не изменился.

– Должен ли я так понимать твои слова, что ты по-прежнемубудешь встречаться с Бауэрштейном, несмотря на высказанное мною недовольство?

– Если пожелаю.

– Ты бросаешь мне вызов?

– Нет, но я отрицаю твое право критиковать моипоступки. Разве у тебя нет друзей, которых я не одобряю?

– Что ты имеешь в виду? – неуверенно спросил он.

– Вот видишь! – тихо сказала Мэри. – Ты и сампонимаешь, что не имеешь права выбирать мне друзей!

– Не имею права? Я не имею права, Мэри? – произнесон с дрожью в голосе. – Мэри!..

Мне показалось, что на мгновение она заколебалась, но тут жерезко воскликнула:

– Никакого! – И пошла прочь.

Джон бросился за ней вслед, и я увидел, что он схватил ее заруку.

– Мэри! – Теперь голос Джона звучал оченьтихо. – Ты любишь этого Бауэрштейна?

Она задержалась. Мне показалось, что на ее лице мелькнулостранное выражение, древнее, словно горы, и в то же время вечно юное. Должнобыть, так выглядел бы египетский сфинкс, если бы он мог улыбаться.

Мэри тихонько освободилась от руки Джона.

– Возможно, – проговорила она и быстро пересекланебольшую поляну, оставив Джона стоять, словно каменное изваяние.

Я нарочито резко шагнул вперед, так что сухие веткизахрустели у меня под ногами. Джон быстро повернулся. К счастью, он был уверен,что я только что появился.

– Привет, Гастингс! Вы проводили вашего друга до коттеджа?Довольно оригинальный малый! Он и в самом деле стоящий специалист?

– В свое время Пуаро считался одним из лучшихдетективов.

– Ну что же, должно быть, в нем что-то есть. В какомиспорченном мире мы живем!

– Вы так думаете? – спросил я.

– Господи! Ну конечно! Начать хотя бы с этого ужаса внашем доме… Люди из Скотленд-Ярда появляются и исчезают, как «Джек изкоробочки».[44] Никогда не знаешь, когда и где они окажутся вследующий момент. Кричащие заголовки в каждой газете… Черт бы побрал всехжурналистов! Вы знаете, сегодня утром целая толпа глазела, стоя у ворот. Будтов «комнате ужасов» у мадам Тюссо,[45] только бесплатно. Ну, чтовы на это скажете?!

– Не унывайте, Джон! – попытался я егоуспокоить. – Это не может продолжаться вечно.

– Говорите – не может, да? Наверное, это будетпродолжаться еще достаточно долго, так что мы никогда больше не сможем поднятьголовы.

– Нет-нет! Вы просто впали в уныние.

– Есть из-за чего! Если со всех сторон подкрадываютсячертовы журналисты, куда ни пойдешь, на тебя пялятся идиотские физиономии скруглыми, как луна, лицами и выпученными глазами… И это еще не все! Естькое-что и похуже.

– Что?

Джон понизил голос:

– Вы когда-нибудь думали, Гастингс, кто это сделал? Дляменя это настоящий кошмар! Иногда мне кажется, что произошел несчастный случай.Потому что… потому что… кто мог бы это сделать? Теперь, когда с АлфредаИнглторпа снято обвинение, больше никого нет. Никого… Я хочу сказать… никого…кроме одного из нас.

Да, действительно, настоящий кошмар для любого человека!«Один из нас»? Конечно, выходит так… если только…

У меня появилась новая мысль. Я поспешно обдумал ее.По-моему, что-то прояснялось. Таинственное поведение Пуаро, его намеки – всеподходило! Как я был глуп, не подумав об этом раньше, и какое облегчение длявсех нас!

– Нет, Джон! – возразил я. – Это не один изнас. Как такое может случиться?

– Согласен, но тогда кто же?

– Вы не догадываетесь?

– Нет.

Я осторожно огляделся вокруг и понизил голос:

– Доктор Бауэрштейн!

– Быть не может!

– Почему?

– Да какой ему смысл в смерти моей матери?

– Мне это неизвестно, – признался я, – но,по-моему, Пуаро думает так же.

– Пуаро? В самом деле? Откуда вы знаете?

Я рассказал ему о сильном волнении Пуаро, когда он узнал,что Бауэрштейн был в Стайлз-Корт в ночь трагедии.

– Он дважды повторил: «Это меняет все!» – добавиля. – И тогда я задумался. Вы помните, Инглторп сказал, что оставил чашку скофе в холле? Так вот, как раз в это время и появился Бауэрштейн. Разве неможет быть, что доктор, проходя мимо, бросил что-то в чашку, когда Инглторп велего через холл?

– Гм! – произнес Джон. – Это было бы оченьрискованно.

– Да, но вполне возможно.

– И потом, – возразил Джон, – откуда он могзнать, что это ее кофе? Нет, старина, неубедительно.

Тут я еще кое-что вспомнил.

– Вы правы. Все было иначе.

И я рассказал ему о какао, которое Пуаро взял для анализа.

– Но послушайте! – перебил меня Джон. – ВедьБауэрштейн уже делал такой анализ.

– Да-да! В том-то и дело! Я тоже до сих пор этого непонимал… Неужели вы не видите? Бауэрштейн сделал анализ. Это так! Но если онубийца, ничего не могло быть проще, как отослать для анализа обычное какао! Иникому, кроме Пуаро, не пришло в голову подозревать Бауэрштейна или взятьдругую пробу!

– А как же горький вкус стрихнина, который какао неможет скрыть?

– Ну, тут у нас есть только его слова. Однако нельзязабывать и другое. Он считается одним из лучших токсикологов…

– Кем? Повторите!

– Одним словом, Бауэрштейн знает о ядах больше, чем ктобы то ни было, – объяснил я. – Так вот, может быть, он нашелкакой-нибудь способ сделать стрихнин безвкусным? Или это был вообще нестрихнин, а какой-то неизвестный яд, о котором никто не слышал, но которыйвызывает почти такие же симптомы.

– Гм… да. Такое может быть, – признал Джон. –Но погодите! Как мог доктор оказаться возле какао? Ведь его не было внизу.

– Не было, – неохотно согласился я.