– Зашибись, – посочувствовал я.

– Отец рисует кролика последние четырнадцать лет – с утра до вечера. Это его четырнадцатая манга, Джефф. Я не хочу стать круглой сиротой раньше времени.

Круглой сиротой? А куда маменька запропастилась? Ладно, не моего ума дело. Просто тема мне знакомая, вот и дёрнулся.

– Осчастливить, значит, желаешь папаню, – протянул я. – Ну-ну. Тут такое дело, детка. Если папане твоему охота убиваться, рисуя одноглазых кроликов, то, как говорится, вольному – воля, спасённому – рай. Пусть рисует бесхвостых долгопятов, облысевших хорьков, безносых утконосов – весь этот зоопарк касается только его. Каждый имеет право тратить свою жизнь на то, что считает важным он сам. А не его дочь, сестра или, э-э… скажем, подруга.

Отличница бросила на меня короткий взгляд и снова отвела глаза. Никак не привыкну к её манере разговаривать, опустив глаза. С виду – паинька, но в тихом омуте – сами знаете.

– Могу ли я поинтересоваться, – включила свою японскую вежливость она, – как прошло ваше с Кайсой-сан «дело»? Пригодился вам номокар?

– Нет, не пригодился, – отрезал я.

Чего мне сейчас хотелось меньше всего, так это вдаваться в подробности долгого дождливого дня, когда я шарился по норвежскому лесу. И уж тем более я не собирался рассказывать о разборках с моей сахарной (бывшей сахарной?), последовавших после моего возвращения. Тихой беседы, прямо скажем, у нас не получилось. Сначала Кайса упирала на то, что мужская солидарность якобы застила мне глаза, потом сказала, что я просто не понимаю, каково это – терять близких, а в конце добавила, что жалеет о том, что мне доверилась. Типа если я не захотел ей помочь, то это самое настоящее предательство, и толковать здесь больше не о чем. Блин. Да что ж я опять об этом думаю, разозлился я и только тогда заметил, что Отличница терпеливо ждёт, пока я вернусь к разговору с ней. Я лениво пожал плечами.

– Номокар у меня, – я кивнул в сторону сумки, стоящей под столом. – Придётся исхитриться и вернуть его обратно в номо-музей. А что касается твоего заказа… Похоже, я завязал делать кого-то счастливым. Ты у нас девочка умная и знаешь, как мир устроен: каждый сам трындец своему счастью.

– Но тебе ведь нужны деньги.

– О, спасибо, что напомнила. Твой аванс я, по ходу, почти весь потратил. Сейчас я на мели, но я отдам в течение года точно.

– Слетай в Токио. Тогда и аванс не нужно будет возвращать, и деньги появятся.

– Упрямая. Уважаю. Я и сам такой.

После обмена этими содержательными репликами мы замолчали. Я доел омлет и тоже уставился в окно, изредка отхлёбывая из своей чашки. Отличница отодвинула блюдце с недоеденной булочкой и теперь сидела прямо, примерно сложив руки на коленках. За окном кипела жизнь. Прошла компания подростков со скейтбордами в руках. Самый мелкий из них бежал вприпрыжку с маленьким динамиком в руке. Из динамика что-то невнятно, но ритмично бубнило. Проследовала подтянутая леди в летах с корзинкой, из которой торчал букет цветов. Пара темноволосых туристов, похожих друг на друга, как две фрикадельки из коробочки, остановились под деревом и принялись разглядывать бумажную карту. Что-то на этой карте ставило их в тупик, потому что они синхронно завертели головами, высматривая, кому можно было бы задать вопрос. Выбор выпал на изрисованного татуировками чувака, который, в отличие от всех остальных, шёл мимо не торопясь. Когда они склонились над картой втроём, я понял причину его неторопливости: он выгуливал щенка. Щенок, похожий на меховую игрушку, путался в собственных лапах и, похоже, ещё не привык к ошейнику – когда поводок натягивался, он удивлённо вертел башкой и старался заглянуть себе за спину, не понимая, что его так крепко держит за шкирку.

– Какой милый, – услышал я голос Отличницы. – А у тебя в детстве была собака?

– Была, – ответил я нехотя.

– Какой породы? – заинтересовалась Отличница.

– Что-то вроде спаниеля.

– А как его звали?

– Честер, – буркнул я без особого энтузиазма, наблюдая за тем, как щенок методично опутывал поводком своего хозяина и примыкающих к нему туристов.

– Хороший был? – не унималась она.

Я молча кивнул. Утро моё сегодня явно не задалось. Мало того, что мне всё время приходилось глушить мысли о Кайсе, а теперь ещё и это. Да, у меня когда-то был пёс. Да, его звали Честер. Но я даже не успел как следует с ним подружиться. Папаня подарил его мне накануне отъезда в очередное музыкальное турне, куда они с маменькой снова намылились. Маменька моя танцевала в кордебалете, а папаня не мог, вишь ты, оставить её без присмотра и катался за ней по всей стране, сцену для шоу монтировал. Пока они зарабатывали на хлеб насущный, я оставался на попечении маменькиной сестрицы. С которой, блин, я никогда не ладил! С чего мои родаки вообще взяли, что я могу жить у неё? Это, кстати, к вопросу о круглом сиротстве. Круглого, врать не стану, не было, а вот квадратное, похоже, со мной приключилось. Это когда родители всю дорогу шарахаются по своим делам где-то у чёрта на куличиках и тебя номинально любят, но… Но тебе от этого не легче.

В тот раз папаня решил подсластить пилюлю и принёс мне Честера – смешного, неуклюжего и готового прыгать от счастья перед каждым, кто его погладит. Жаль только, что папаня не согласовал свой подарок с моей тёткой. Которая, уж конечно, ему перечить не стала, да и попробовала бы она. Но только мои укатили, она заявила, что ей вполне хватает одного бесполезного щенка в доме, и выперла Честера на улицу. Из сломанных стульев я смастерил ему что-то вроде домика, постелил туда старое махровое полотенце, и он шикарно там себя чувствовал. Единственная проблема была в дворовой калитке, которую нужно было закрывать на ключ, или она болталась весь день сама по себе. Раньше тётка меня всё доставала, заставляя её закрывать, а не то «приходите люди добрые, берите, что хотите». С появлением Честера я ни разу не забыл этого сделать, но однажды, когда я вернулся из школы, калитка хлопала на ветру, а домик из стульев, ясное дело, был пуст. Тётка, конечно, не призналась, буркнула, что я сам виноват, что Честер потерялся. Помню, я потом несколько лет ходил, как привязанный, за всеми собаками, хотя бы отдаленно