целомудренно в плотно прилегающем платье из чего-то старинного, то ли шёлк, то ли вообще лен.

Лицо её безмятежно, но что-то подсказало, что и она тоже после трудов праведных, хотя не могу предположить, чем занимается, сейчас в мире ГИИ все только отдыхают, а потом отдыхают после отдыхания.

– Что будешь пить? – спросил я. – Смотри, тут неплохо.

– И даже поем, – ответила она с весёлым вызовом. – Что-то проголодалась, полдня в беготне… Заплатишь за женщину?

– Чем угодно, – заверил я. – Хоть жизнью.

Она улыбнулась.

– Да, это теперь самая ценная валюта, ценность её растет.

– Бесценная, – уточнил я.

Она улыбнулась, я указал взглядом на свободный столик. Она кивнула и послушно шагнула к ближайшему стулу, но я успел отодвинуть, она подошла к столу, и я придвинул, только тогда сел сам.

Сердце моё подпрыгнуло в детском ликовании, когда она поблагодарила сияющей улыбкой, словно тоже помнит этот ритуал или знает о нем.

Незримые руки, управляющие глобальным искусственным интеллектом, быстро вынули из воздуха две фарфоровые тарелки с мелко порубленным жареным мясом и гречневой кашей, раньше это казалось чудом, хотя умом понимали, что всё делается из окружающего нас воздуха, всего лишь перестраивая атомы в другую структуру.

Вилки возникли рядом с опустившимися на столешницу тарелками, а на отдельных блюдцах – вкусно пахнущие ломти хлеба, аккуратно поджаренные, только что из тостера.

Она мило улыбнулась, глаза засияли, как две утренние звезды.

– Ой, как здорово!.. Как в детстве у бабушки в деревне!

– Застала? – поинтересовался я.

Она кивнула, осторожно взяла вилку.

– Да. В городе у нас уже перешли на синтетику, тоже вкусно, но у бабушки долго оставалось по старинке…

Я взял горячий ломтик хлеба, аромат помню с детства, хотя, конечно, сейчас всё синтетика, но отличить от натурального невозможно, как бы мы себя и друг друга не уверяли, что в те времена еда всё равно оставалась лучше.

– Вот так и живём, – сообщил я. – И кашу такую лопали… Кто в детстве, а кто и почти до старости.

Она умело зачерпывала вилкой, не рассыпая ни крупинки, гречка зёрнышко к зёрнышку, ядрёная, я смотрел с удовольствием, как все мы смотрим, когда подобранный на улице котенок хорошо ест из блюдечка.

– Очень вкусно, – произнесла она с набитым ртом, – значит, живёте вот так? Всё время лопаете?

Я хотел было возразить на автомате, в моё время было стыдно признаваться перед женщиной в безделье, существовало даже такое презрительное прозвище «тунеядец», к их носителям применялось не только общественное осуждение, но даже в какой-то период уголовное. Потом это сочли перегибом сознательности, не все могут быть правильными, для человека нужно оставить и улицу красных фонарей, казино и адюльтер, а уж право на безделье стало основным правом, как только быстрыми темпами пошла развиваться автоматизация.

– А что ещё? – спросил я с некоторым стыдом. – Когда-то в мое время считалось, что как только всё производство автоматизируется, оставшиеся без работы таксисты, слесари и грузчики уйдут в творчество, начнут играть на скрипках, рисовать картины, писать стихи… Сейчас даже вспомнить смешно! А говорили такие авторитетные личности…

Она улыбнулась, молча доскребла остатки каши, потом взяла тарелку в обе руки и слизнула последние крупинки розовым язычком.

– Очень вкусно, – сообщила весело. Щёчки порозовели, а голос прозвучал задорно. – Везет вам!.. Не побаиваетесь… переесть сладкого?

– Уже переели, – сообщил я мрачно. – Когда всё хорошо, это нехорошо.

– Чё, правда?

– Представь себе, – буркнул я. Показалось, что ёрничает, слишком уж беззаботно спросила. – А ты как?

– Я что, – ответила она так же беспечно, – это у вас интереснее. Важным делом занимаетесь!.. Наверное, другие завидуют?

Я сдвинул плечами.

– Не знаю. Мир дефрагментировался, всё в осколках. У нас своя группа, у других свои, остальные вообще поодиночке. Каждый творит свой мир, в нем и кукует. Да ты знаешь…

Она посерьёзнела, кивнула.

– Знаю. Но вы не они, вы трудитесь и творите. Воскрешение предков… это же эпохально!..

Я сказал с тоской:

– Да, но… как с проблемой реабилитации?.. Все больше голосов за то, чтобы поселить того же Пушкина в цифровом мире. Но это не жизнь в прежнем понимании, а условность… Ну Пушкина ладно, не жалко, а моих родителей в цифровую условность как-то не совсем.

Она спросила с интересом:

– А почему другие за виртуальный мир?

– Условность, – ответил я нехотя. – Мы вроде бы все в ней. Со дня рождения. Миры творили ещё безымянные сочинители мифов и сказок, Гомер и Гесиод, а Гуттенберг просто поставил это дело на широкую ногу. Дальше кино, жвачники, баймы… Мы всегда с охотой прятались в придуманные миры… Потому есть мнение, что предки будут счастливы. Обеспечим. Ну как сумеем.

– А ты?

Я ответил нехотя:

– Пушкина я готов поселить в виртуальном мире, не заметит разницы, но своих родителей хотелось бы без обмана.

Она засмеялась снова весело и беспечно:

– Какой ты гибкий!.. Вижу добротные взгляды на православную консервативность. Так называлась?..

Я сделал ещё по чашке кофе, на этот раз покрепче, нам всё равно не повредит любая крутость, зато аромат и вкус ощутится получше.

Не чинясь, она тут же взяла свою, сделала большой глоток. Я ощутил холодок в груди, кофе нарочито сделал почти кипятком, но, увлечённая разговором, даже не моргнула глазом.

– Просто не любим перемен, – ответил я осторожно, – которых не понимаем. Конечно, можно принять лемму, что всё новое лучше старого, тогда конфликта ноль, но в нашей памяти много и такого, когда новое ввергало в беду.

– Верно, – согласилась она, – однако хорошего намного больше. Иначе бы так и не вышли из пещер. Но, конечно, одни выходили раньше, другие позже.

– А кто-то вообще не выходил, – добавил я. – А у вышедших рождались дети, которые пещер не видели. Наверное, я из тех, кто так и остался во тьме?

Она сказала рассудительно:

– В пещере должна оставаться часть племени на тот случай, если вышедшие погибнут. Так что всё правильно!..

Я пробормотал:

– Но песни поют о тех, кто вышел. Даже о тех, кто погиб. Так что человеку не совсем то приятно, что нужно эволюции и сохранению вида. Но что-то совсем о серьёзном, а мы всё-таки самец и самка?

Она мило улыбнулась, в глазах весёлые смешинки.

– Но такое напоминание скорее действует с обратным эффектом. Ни ты, ни я сейчас не чувствуем себя самцом и самкой?

– Да, – признался я. – Это удивляет и… тревожит.

– Не в духе вашего замкнутого общества? – спросила она мягко. – Где еда, секс и виртуальные игры?

Я прямо взглянул ей в глаза.

– По мне это видно?

Улыбка испарилась с её лица, а голос прозвучал