– Тебе же нельзя курить, – говорю я, прочистив горло.

– А тебе пить, и что?

Я грустно улыбаюсь. Выкидываю истлевший бычок в сторону и поджимаю к себе колени, садясь на землю. Том говорит:

– Знаешь, это тоже будет глупо, но я тебя понимаю. Понимаю, что такое сходить с ума.

Он зажимает сигарету в зубах и закрывает бутылку, оставляя ее подальше от нас.

– Но мы же здесь не для того, чтобы обмениваться дежурными фразами, правда? – продолжает, бросая на меня взгляд и затягиваясь. – В девятнадцать лет у меня случилась первая серьезная мания. Я написал наш первый альбом за пару дней, неделями не спал, тусовался, умудрялся работать по тринадцать часов в сутки, а вечером отыграть на концерте где-нибудь на окраине города. Тогда мы с «Нитл Граспер» сделали невозможное, мы записали альбом, который прославил нас на весь мир. Я на самом деле начал считать себя гением и до сих пор поражаюсь, что смог сделать это в девятнадцать. Но, знаешь, во время мании всегда так, чувствуешь себя богом, словно ходишь по звездам и продеваешь руки в кольца планет… Сумасшедшее определение, но точнее я не могу описать. Никакие наркотики не дают такого эффекта. Я все пробовал, ничего похожего нет.

Том замолкает и тушит окурок об асфальт, а потом облокачивается спиной о стену рядом со мной. Он продолжает:

– Я думал, что так будет всегда. Точнее, я не мог представить, что это когда-нибудь закончится. Но за манию всегда приходится платить депрессией, всегда… Так что в один момент меня перемкнуло, и я пошел на дно. Депрессия – это не просто грусть, и даже не скорбь, это полное отсутствие чувств, невыносимая пустота. А еще это изнуряет до смерти. И такое состояние никому не объяснить. Невозможно понять со слов, насколько это тяжело.

Я приподнимаюсь и разворачиваюсь к Тому, бегая по его лицу глазами.

– Я понимаю, – говорю, – понимаю это не со слов.

– Я знаю, – кивает Том, – вижу тебя насквозь. Так вот… та депрессия продолжалась несколько месяцев, но потом мне стало легче. Знаешь, я совсем не придал этому значения, потому что и так всю жизнь страдал скачками настроения. Тогда я подумал, что так на меня повлияла вся эта новая жизнь рок-звезды. Но через год все повторилось. А потом повторялось еще и еще, но каждый раз все сильнее и сильнее. Я годами мучил всех вокруг такими перепадами, но мне вообще было плевать, я думал только о себе.

Том останавливается и вздыхает.

– Мне было двадцать девять лет, когда я оказался у врача. Десять лет прошло перед тем, как все поняли: со мной что-то не так. У меня была депрессия уже год, Джоуи тогда только родился, а я не просыхая бухал и не появлялся дома. Марта и твой отец поговорили и записали меня к врачу. Я согласился.

Он снова замолкает – кажется, на целую вечность. От нетерпения я касаюсь его плеча и говорю:

– Том, ну продолжай, что ты молчишь?..

Закусив губу, я смотрю на него. Уже забыла, к чему он все это говорит, зачем мне это, просто хочу узнать все до конца.

– Ну вот, тогда врач поставил мне диагноз «биполярное расстройство». Сказал, что моя болезнь будто списана с учебника. Что мне надо принимать лекарства. Что через месяц мне станет лучше, а через два я стану «обычным человеком». Знаешь, я бы разозлился, если бы не депрессия, которая за год измучила меня настолько, что я думал, как убить себя. И я начал пить эти долбаные таблетки. Но все оказалось не так просто. Меня несколько недель рвало, я не мог сосредоточиться, стал плохо видеть, шатался из стороны в сторону. Пальцы дрожали, и я не мог играть на гитаре. Понимаешь? – спрашивает Том и смотрит мне в глаза. – Я не мог делать то, ради чего жил… но постепенно становилось лучше. Побочки уменьшались, сознание прояснялось. Депрессия ушла, и я подумал: неужели мне это надо? Теперь я буду жить так? Распрощавшись с полетами сознания и своей гениальностью, как с болезнью? Все вокруг мне говорили, что теперь я такой же, как они, – обычный человек. Они думали, что я буду рад стать нормальным, что легко приму обычную жизнь, – он с горечью усмехается, – но я необычный человек. Я родился таким, «необычным», и не мог смириться с тем, что мне приходится существовать на земле, а не летать над облаками. Что теперь мне надо спать восемь часов, а не три. Что я не смогу писать ту музыку, которую все от меня ждут. Что я больше не увижу во всем тайный смысл и не буду таким остроумным, как раньше. Я зависел от своих приступов эйфории и не хотел от них отказываться… даже несмотря на все эти депрессии, когда мне хотелось умереть.

Я сглатываю и, кажется, начинаю понимать.

– Ты меня еще слушаешь? – вдруг спрашивает Том.

– Конечно, слушаю! Как я могу тебя не слушать?!

– Ладно. Ближе к сути. Короче, я бросил пить лекарства, потому что решил: справлюсь и без них. Решил, что я не болен, что на самом деле я просто особенный и со мной все будет хорошо. Буквально за несколько недель у меня началась мания, и именно этого я хотел. И все, у меня сорвало крышу. Я вообще не спал, не ел и вечно где-то пропадал. Мои мысли так быстро летели, что когда я заканчивал фразу, уже не помнил ее начала. В какой-то момент я перестал себя понимать. Фразы распадались на обрывки, на отдельные слова, а потом на звуки. Знаешь, я отчетливо помню тот момент, когда по-настоящему осознал, что я больной. Я был на какой-то вечеринке в доме на берегу залива, стоял у окна, смотрел на океан и вдруг увидел на воде сцену и услышал, как дребезжит гитара. Потом на сцене появился человек, и он лупил по струнам со всей силы. Я присмотрелся и увидел себя. Я так испугался, что не мог вдохнуть. Боже, как же мне тогда стало страшно!

Я не шевелясь слушаю его, от шока не в силах издать ни звука.

– Потом океан окрасился кровью. Отчего-то я точно знал, что это именно кровь. Лязг гитары становился все громче и громче, и в какой-то момент из-под пальцев того меня за окном брызнула кровь. Прямо на стекло. И тогда я так сильно закричал, что до сих пор это вспоминаю с ужасом. Я никому не мог объяснить, что происходит. Сам не понял.

– Какая жесть, – тихо говорю я.

– В общем, это была галлюцинация… Знаешь, я не хочу рассказывать то, что было дальше… да я и не помню почти ничего. У меня был настоящий психоз. Я пришел в себя уже в психушке. Не помнил, как там оказался. Ничего не понимал. И после всего этого… после этого все покатилось в пропасть. Марта решила разводиться. Наверное, она давно об этом думала, просто этот момент стал последней каплей. Не знаю… она не пустила меня на порог дома, когда меня выписали.

– Мне так жаль, – шепчу я, когда Том делает паузу.

– Брось, Белинда, я все это заслужил… Я совсем не думал ни о ком вокруг, а Марта устала со мной таскаться и ничего не получать взамен. Она испугалась и хотела защитить Джоуи, это можно понять. Любая мать поступила бы так же, – говорит он и стискивает зубы. – Из-за меня «Нитл Граспер» провалили все дедлайны и условия по нашему контракту. Мы должны были кучу денег. Все хотели уйти, думали, как спасать свои задницы и куда бежать. Короче, группа почти развалилась. Я был в таком отчаянии… и даже не мог ничего не сделать, потому меня закрыли в больнице. Твой отец тогда очень помог мне. Если бы не он, я даже не знаю, чем все это могло обернуться… Он договорился с нашим лейблом, убедил ребят, что мы сможем из этого выбраться. Спас «Нитл Граспер». Он общался с Мартой, вымаливал у нее прощение за меня. Конечно, это не сработало, мы долго со всем этим разбирались, но мне хотя бы удалось доказать, что я не псих и могу видеться с сыном. Я принял свою болезнь и стал пить лекарства, но было поздно. Больше всего на свете я жалею, что был таким эгоистом и довел ситуацию до крайности. Бельчонок… – обращается он ко мне и берет мою ладонь в свою.