* * *

– У Николая Чешкина были суицидальные наклонности, –сказал Макар. – Ему требовался постоянный присмотр.

– Врачебный?

– Думаю, что и врачебный тоже, но по каким-то причинам егосемья предпочитала следить за ним сама. Родителей у него не было. Дома с нимвсе время кто-то находился, как правило – дед либо сестра, или же приезжалаженщина, которая когда-то нянчила Полину Чешкину.

– Та девушка, с которой ты разговаривал, и есть его сестра?

– Да. Младшая, у них разница в восемь лет. Обожала брата,даже начала писать стихи, подражая ему, – кстати, как оказалось, удачные.Крапивин говорит, они оба талантливы, но Николай был настоящим поэтом. У неговышли небольшими тиражами три сборника стихов, появились поклонники, вИнтернете даже есть сайт, посвященный творчеству Чешкина. Он пытался работать,но ни на одном месте долго не задерживался: иногда у него случались своего родазатмения, которые окружающими расценивались как проявление психической болезни.Впрочем, очевидно, он и в самом деле был болен.

– Его лечили?

– Не знаю. Судя по рассказу Дениса Ивановича, которыйпоначалу очень не хотел со мной разговаривать, в конце концов вокруг НиколаяЧешкина создалось определенное равновесие, старательно поддерживаемое егомирком...

– В который входили Ланселот со Швейцарцем иКрапивиным, – подхватил Бабкин.

– Совершенно верно. Они опекали его, заходили к Чешкинымпочти каждый день, рассказывали Николаю новости, потому что последние нескольколет он не мог читать газеты и не смотрел телевизор, а обо всех событиях узнавалот деда и сестры. Крапивин описывает его как умного, доброго, крайневпечатлительного человека, с которым было исключительно интересно общаться.Говорит – «Коля мыслил парадоксами». Если верить Денису Ивановичу, они навещалиЧешкина не из жалости, а оттого, что любили его и считали своим другом.

Бабкин с сомнением взглянул на него, и Макар ответил на егоневысказанный вопрос:

– Я думаю, он говорит правду. Во всяком случае, самКрапивин, похоже, верит в свои слова. На жалости такие длительные отношения –со школы, с перерывом на институт, потому что Силотский уезжал учиться в другойгород – не продержались бы. Нет, каждый из этих троих находил в общении сЧешкиным что-то свое. Предполагаю, не последнюю роль в их отношении к Колесыграли Полина с Владиславом Захаровичем – они люди незаурядные, интересные, ия не удивлюсь, если кто-то из троицы был привязан не только к Николаю, но и кего сестре. Кому-то из друзей льстило участие в судьбе хорошего поэта, кто-тосамоутверждался, заботясь о нем, кто-то получал от семьи Чешкиных тепло,которого ему не хватало в своей собственной.

– Швейцман, Ланселот, Крапивин – в таком порядке ты ихназвал? Думаешь, Силотский самоутверждался?

– Точно сейчас уже никто не скажет. Ланселот принимал самоедеятельное участие в его судьбе, настаивал на том, что Николай не должензапирать себя в четырех стенах, и несколько раз организовывал совместныепалаточные выезды на какую-то дикую речку.

– И Чешкина они брали с собой?

– Да. По утверждению Ланселота, который постоянно спорил сдедом Николая, Чешкин был куда здоровее, чем считали окружающие. Это был неисчерпаемыйисточник их пререканий, и пару раз дело доходило до ссор. Дмитрий Арсеньевичполагал, что отношение к Коле как к психически больному не помогает ему, аусугубляет его болезнь, а дед Николая возражал, что раз он ежедневно занимаетсяздоровьем внука и отвечает за него, то пусть Силотский проверяет свои теории наком-нибудь другом. Думаю, ты можешь представить, с какой настойчивостью Дмитрийпытался доказать ему свою правоту.

Бабкин молча кивнул, остановив машину в переулке возле кафе,где они собирались пообедать. Он не сделал попытки выйти, внимательно слушаяМакара.

– Их поездки на природу проходили удачно, а из последнегопохода Николай даже привез рассказ, который написал там за одну ночь. Егоопубликовали в нескольких журналах, и Силотский считал их практическивещественными доказательствами того, что прав он, а не Владислав Захарович.Однако старый Чешкин упорно стоял на своем, никогда не оставлял внука безприсмотра и, как я понимаю, даже контролировал круг людей, с которыми Николаюразрешено было общаться.

Илюшин сделал паузу, оглядел знакомый переулок, словноубеждаясь, что они приехали туда, куда хотели. Солнце играло на крышах домов,под которыми дворники растянули красные ленты ограждений с предупреждающейнадписью «Осторожно! Возможно падение снега и наледи!»

– А что случилось потом? – нетерпеливо спросил Сергей.

– Старшему Чешкину пришлось уехать из города. Забыл сказать,что он, несмотря на возраст, активно работает, занимается своей художественнойгалереей. Потребовалась командировка в другой город, а Полина сидела в больницес той самой няней, которая когда-то давно помогала деду растить ее. Няня у нихбыла кем-то вроде друга семьи, Владислав Захарович помог пристроить ее вхорошую больницу. Она умирала, об этом все знали.

– Кто остался с Николаем? – спросил Бабкин,догадываясь, какой ответ он услышит.

– Силотский. Он всех успокоил, сказал, чтобы никто ни о чемне тревожился, Коля будет под его присмотром. Им нужно было провести вместедень и ночь, а на следующее утро Владислав Захарович возвращался домой. ВечеромПолина улучила время и приехала из больницы, проверила брата, убедилась, чтовсе и в самом деле в порядке: Николай был очень доволен тем, как они сЛанселотом проводят время, смеялся, шутил, был очень оживлен. Она уехала успокоеннаяи всю ночь провела возле бывшей няни.

– А Чешкин с Силотским?..

– Чешкин с Силотским... – повторил Макар. – Тут,как ты понимаешь, начинается та часть рассказа, достоверность которой уже никтоникогда не проверит, потому что известна она со слов единственного человека –Дмитрия Арсеньевича. А Дмитрий Арсеньевич утверждал, что в ту ночь Чешкинказался ему совершенно здоровым: они рассуждали с ним о том, как сложилисьсудьбы у каждого из четверки, и что из этого можно было предугадать в школе, ачто нет, затем выпили бутылку красного вина под хороший ужин, заказанныйСилотским в ресторане, и разговаривали до полуночи. Ланселот придерживалсямнения, что чем старше становится Николай, тем успешнее он изживает из себяпроявления болезни. У него имелась теория, объясняющая суицидальные вспышкидруга подростковым буйством гормонов: он даже приводил в обоснование какие-томедицинские исследования. Впрочем, это неважно. Около полуночи Силотскомупозвонила женщина, одна из его любовниц, и попросила к ней приехать.

– И он согласился? – поразился Сергей.

– Да. Потом, оправдываясь, Ланселот все объяснял своим«кобелизмом», как он это называл...

– Оправдываясь?!

– Ну хорошо, не оправдываясь, а просто объясняясь. Бабенкабыла его давней любовницей, по которой он сходил с ума, – между прочим,она его бросила, и, полагаю, именно этим объяснялась его тяга к ней. Силотскийне терпел поражений. Когда она позвонила ночью, спустя два месяца послеразрыва, и попросила его приехать, недвусмысленно сказав, чего она от негохочет, Силотский не выдержал. Он поговорил с другом, упросил его проявитьпонимание, и Николай, к огромному облегчению Дмитрия Арсеньевича, не просто нестал возражать – напротив, он сам предложил Ланселоту вернуться часам кодиннадцати, за час до приезда Владислава Захаровича. У него, как сказалЧешкин, в голове вертелась одна идея, которую он хотел записать, и эта идея такего увлекла, что он готов был начать немедленно, а присутствие Ланселота егосдерживало. Когда Силотский уходил в предвкушении постельных радостей, Николайуже сидел за столом и писал, махнул ему вслед рукой и даже не встал, чтобыпроводить до двери. Разумеется, Дмитрий Арсеньевич рассказывал потом, что онвидел перед собой совершенно здорового, искренне увлеченного своим деломчеловека, который не хотел, чтобы ему мешали.