Совершенно бесшумно Сергей подошел к человеку в шляпе ивстал за его спиной. Теперь их разделяла только ограда. Он почувствовалисходящий от пришельца слабый запах восточных специй, услышал, как мужчинанегромко мурлычет мелодию без слов, на всякий случай сунул руку в карман, гдележал пистолет, и негромко кашлянул. Человек перед могилой вздрогнул и резкообернулся.

Бабкин был готов к чему угодно: к тому, что это и впрямьокажется сумасшедший, и к тому, что ему придется отражать нападение, хотяпрекрасно понимал, что вряд ли бандиты, угрожавшие его жене и Макару, придут накладбище. Но перед ним стояла женщина. Невысокая, смуглая, некрасивая, с узкимиглазами под выпуклыми, почти безволосыми бровями, и вывернутыми как у неграгубами.

– Здрасьте! – насмешливо сказала она низким, почтимужским голосом. – Что кашляете? Простудились?

Интонация ее напомнила Сергею цыганок, которых время отвремени задерживали и приводили в отделение в бытность его оперативником. Смесьподобострастия, нахальства и язвительности: первое – на поверхности, второе итретье скрыто. Но на цыганку она ничуть не походила – в этой мужской шляпе,низко сидевшей на голове, с короткими сальными волосами, выбивавшимися из-подполей.

«Ну и бабник же вы были, Дмитрий Арсеньевич, – неудержавшись, высказался про себя Бабкин. – Сначала одна, затем другая...»

Женщина продолжала изучать его темными глазаминеопределенного цвета. Толстые губы насмешливо кривились. Ее ничуть не смущалоего присутствие, она явно чувствовала себя в своей тарелке, в то время какСергея по-прежнему не отпускала смутная тревога.

– Опоздала я на похороны, да? – поделилась она сним. – Ничего, Димка меня простит. Он меня всегда прощал, красавец мойкудрявый. А ты, мужчина, кто у нас будешь? Друг? Или любовник?

– Чей любовник? – глупо спросил Бабкин.

– Ну не его же, – хихикнула женщина. – Димка был,как теперь принято говорить, традиционной ориентации. Жены, понятное дело.

– А у жены были любовники?

Она помолчала, разглядывая его, и ухмыльнулась.

– Нет, не годится. Слишком правильный ты длялюбовника, – подвела она результат осмотру. – Значит, приятель. Илиработал с ним вместе?

– Работал. – Сергей почти не погрешил противистины. – Недолго.

– А-а, вон оно что. Ну и я с ним... работала, – онавыделила последнее слово так, что оно прозвучало почти непристойно.

Затем вышла из ограды, встала на дорожке рядом с Бабкиным.Она еле доставала ему до плеча. Неторопливым движением сняла шляпу – стрижка унее оказалась «под горшок», с неровным пробором на макушке – запрокинулаголову, глядя на него снизу вверх. Запах сандала ударил ему в ноздри, и Сергейвдруг вспомнил диалог, состоявшийся накануне между Крапивиным и Швейцманом.«Как ты думаешь, Денис, Томша завтра придет?»

– А вас зовут Мария, – не то уточняя, не то утверждая,сказал он.

Бесцветные брови вздернулись, улыбка стерлась с губ.

– Ка-ак любопытно... Нас представляли друг другу? Ксожалению, моя память не сохранила ваше имя. Вы его не напомните? И проститемне мою забывчивость, прошу вас.

Переход от интонаций базарной торговки, заигрывающей спокупателем, к светской манере вести беседу его поразил. Обескураженный Сергейуже хотел сказать, что ей не за что извиняться, как вдруг понял, что женщинаиздевается над ним. «Будь на моем месте Илюшин, сумел бы ответить в той жеманере. А мне и пытаться смешно».

– Меня зовут Сергей, – произнес он. – Мы с вами незнакомы.

Она молча ждала продолжения, не задавая вопросов.

– О вас мне рассказали друзья Дмитрия Арсеньевича, –закончил Бабкин.

И снова, вопреки ожиданию, вопроса не последовало. МарияТомша зевнула, небрежно прикрыв рот ладонью, и похлопала его по плечу своейшляпой.

– Ты мне позвони, Сергей, если захочешь встретиться, –сказала она лениво и вытащила из кармана визитную карточку. – Правда,учти: ты не в моем вкусе. Но поговорить-то это нам не помешает, верно?

Она подмигнула и пошла по дорожке. Глядя вслед ееприземистой нескладной фигуре, Бабкин неожиданно осознал, что поразило его вразговоре с Томшей. Женщина была невероятно сексуальна. От нее исходила волнажелания, которое чувствовалось в каждой фразе, в каждом жесте, легко пробиваясьсквозь нелепый облик толстой мужиковатой бабы в мешковатой одежде. Он взглянулна оставленную визитку: «Мария Томша, скульптор», и внизу номер телефона.Хорошая бумага кофейного цвета, от которой... Бабкин принюхался. Ну конечно, откоторой пахло тяжелыми восточными специями.

– Значит, вот кто была ваша любовница, ДмитрийАрсеньевич, – вслух проговорил он. – Вас и в этом тянуло ко всемунеобычному.

– У тебя появилась привычка разговаривать с самимсобой? – раздался рядом ироничный голос. – Неужели это так интересно?

– А где Крапивин? – спросил Сергей, обернувшись иувидев одного Макара.

– Уехал, мой любознательный друг. Покинул нас. Думаю, что онизрядно устал после нашей с ним беседы. Во всяком случае, вид у него былнездоровый.

– У меня тоже бывает нездоровый вид после беседы стобой, – усмехнулся Сергей. – Это говорит не столько обо мне, сколькоо тебе. Ладно, пойдем, наконец! Я хочу есть, со вчерашнего вечера не ел. Надобыло поехать на поминки.

– Не надо. Вряд ли на поминках Денис Иванович по прозвищу«Пресноводное» рассказал бы мне столько интересного.

– И о чем же?

– Скажи, что ты знаешь о Силотском и его друзьях? –вопросом на вопрос ответил Илюшин, направляясь к одиноко стоящей машине Сергея.

Бабкин недоуменно взглянул на него, пожал плечами:

– Их трое... Точнее, было трое. Дружат они со школы, каждыйзанимается своим делом и не лезет в дела других. Ланселот и Швейцарец ушли вбизнес, Крапивин – топ-менеджер в компании с иностранным капиталом. Что еще?Тебе нужны подробности о каждом?

– Нет. Ты все рассказал почти правильно. Но только почти. Водном очень важном моменте ты допустил ошибку.

– В каком же?

Они остановились возле машины, и Сергей выжидательнопосмотрел на Макара.

– В том, который касается количества друзей. Их былочетверо, друг мой. Четверо, а вовсе не трое!

* * *

Их было четверо. Сенька Швейцман по кличке Швейцарец, ДимкаСилотский, сам себя называвший Ланселотом, Денис Крапивин, вечный отличник скомплексом неудачника, и Коля Чешкин. Прозвища у Кольки не имелось – пыталисьзвать его в классе «Чешкой», но как-то не прижилось, «Поэт» звучало слишкомпретенциозно, да и не соответствовало глуповатому Кольке. Даже не столькоглуповатому... скорее, странному. Он некстати смеялся, иногда мог громкозаговорить о чем-то своем на уроке, и постоянно писал – в дешевых блокнотиках,испещряемых крошечными червяками букв, которые никто, кроме него, не мограсшифровать.