Вернувшись вечером, Владислав Захарович выслушал няню и первымделом попросил Колю показать ему тетрадь. Среди потоков нечитаемого бреда,смеси придуманных и существующих слов, он увидел фразы, из которых складывалсярассказ – маленький, очень простой рассказ о том, как жители подъезда реагируютна рожающую под лестницей кошку. Чешкин-старший посидел над ним в задумчивости,усмехнулся точно подмеченному сходству с реальными персонажами, а на следующийдень купил для Коли большую тетрадь альбомного формата и несколько ручек – навыбор. «Старайся сам отделять зерна от плевел, – сказал он внуку, нерасшифровывая, что вкладывает в свои слова, – но если не получится, непринуждай себя. Пиши, как пишется».

А затем с недоверчивой радостью наблюдал, как с каждой неделейКолины записи становятся все более понятными, как постепенно исчезают из нихбезумные сочетания, не имеющие смысла, словно мальчик нащупал хвостик ниточки,выводящей его из лабиринта, и теперь медленно идет, не выпуская ее из рук,иногда ступая ошибочно, но быстро возвращаясь на правильный путь. Поначалу Колязаписывал все, что видел вокруг, но со временем стал фантазировать, придумыватьвсе более сложные сюжеты, иногда создавая целые фантасмагории.

Никто не заметил, в какой момент он начал сочинять стихи.Выяснилось это почти случайно, когда на родительском собрании в конце годаклассная похвалила Владислава Захаровича за то, что тот привил внуку любовь кпоэзии, и продемонстрировала подшивку стенгазеты. В каждом номере печаталисьКолины стихи. К изумлению Чешкина, он не увидел в них той несуразности, что втекстах: это были, безусловно, совсем детские, но очевидно талантливые стихи –со свежей рифмой, неизбитыми метафорами, осознанной аллитерацией. «Надоже, – думал ошеломленный Владислав Захарович, возвращаясь домой ссобрания. – А ведь Коля и впрямь талантлив! Мальчик мой...»

Он записал внука в литературный кружок при Доме пионеров, ноКоля после двух посещений наотрез отказался туда ходить. Он не терпел никакогопринуждения, а его уговаривали писать на заданную тему. Мальчик продолжалсочинять сам, исписывая одну тетрадь за другой: все их Владислав Захаровичнумеровал и бережно складывал в шкаф, с радостью констатируя, что и без всякогокружка внук пишет все лучше и лучше.

Когда Коля перешел в шестой класс, Чешкины переехали, и емупришлось менять школу. Так он оказался в одной компании с Ланселотом,Швейцарцем и Крапивиным. Неожиданно они подружились – троица взяла нечто вродешефства над новичком, оказавшимся достопримечательностью класса: стихи Чешкинадаже регулярно публиковали в «Пионерской правде».

И Денис, и Сенька, и Димка ощущали одно и то же: ихстранноватый новый друг нуждается в защите. И по молчаливому уговору не давалиКолю в обиду. Они стали завсегдатаями дома Владислава Захаровича, и тотпривязался к мальчишкам, испытывая к ним огромную благодарность за то, что онидружат с его внуком. Когда все четверо собирались в Колиной комнате, к нимприходила Полинка, но ее не прогоняли: по тому же молчаливому уговору надевочку распространялась аура неординарности старшего брата.

До семнадцати Колиных лет Владислав Захарович дожил всчастливой уверенности, что все тревоги о психическом здоровье внука остались впрошлом. Чем старше становился Коля, тем заметнее было, что он слегка «не отмира сего», но дед утешал себя мыслью, что парень понемногу адаптируется, и непоследнюю роль в этом играют его друзья.

На следующее утро после своего дня рождения Коля проснулся вквартире один. Был выходной день раннего лета. Полину дед повел в кружоктанцев, которыми она занималась с шести лет, Крапивин со Швейцарцем собиралисьзайти после обеда, чтобы всем вместе поехать купаться в прудах Стрешневскогопарка. Коля лежал в кровати и смотрел на пятна света на потолке. Вдругсовершенно очевидно стало для него, что, шагнув из окна, он не упадет, апревратится в одно из этих солнечных пятен, и сможет бегать по потолку, ощущаяшершавость побелки, и быть невероятно счастливым, таким счастливым, каким неможет стать ни один человек при жизни.

В квартире стояла тишина, но из двора доносилась играющая вчьей-то машине песня «Биттлз».

– Айм фоллоу зе сан, – пропел Коля вслед заливерпульской четверкой и негромко рассмеялся.

В одну долю секунды все вокруг него сложилось в одно целое –и беготня пятен на потолке, и песня о том, как кто-то пойдет за солнцем однаждыв прекрасный день, и внезапное ощущение невесомости собственного тела,придавленного к кровати одеялом (казалось: откинь – и взлетишь). Смерти небыло. Был солнечный свет, и была необходимость избавиться от самого себя – навремя, – чтобы потом стать и собой, и одновременно чем-то другим.

Коля вылез из-под одеяла, прошлепал босыми ногами по тепломуполу, по которому свет протянул дорожку к окну, и эта золотистая дорожка налинолеуме тоже оказалась необходимой частью того целого, что окружало егосегодня. Мир не разбивался на куски, как это частенько с ним случалось, невыдувал пузырями отдельные уродливые свои проявления. Он был прекрасен, но егокрасота не была бесцельна – она служила направлением.

Коля отодвинул тугой шпингалет, распахнул окно и вылез наподоконник, ощущая, что невесомость ближе с каждым мгновением.

Владислав Захарович, возвращавшийся домой с Полиной раньшевремени, потому что занятия отменили, поднял глаза на окна квартиры, увиделфигуру внука, стоявшего, согнувшись, на подоконнике, увидел, как черные волосывзметнул порыв ветра, и со всей ясностью понял, что сейчас произойдет.

– А-а-а! – закричал он хрипло и надрывно, выдергиваяруку из влажной ладошки Полины, и в судорожном рывке метнулся в сторону дома.

Однако девочка держалась за его пальцы крепко. Она упала, инесколько шагов Чешкин тащил ее, ничего не понимающую, по асфальту, сдиравшемукожу с белых, почти не загоревших коленок. Почувствовав боль, Полина сначалазакричала, а затем заплакала. Руку деда она так и не отпустила.

В облако звуков, окутавших Колю, стоявшего на окне шестогоэтажа, – в мелодичную песню, скрип качелей в соседнем дворе, порывы ветраи крики чаек – ворвался звук, которому не было места в этом прекрасном дне:громкий, отчаянный плач его сестры. И в одну секунду разрушил гармонию,царившую в Колиной душе. Он перевел взгляд вниз, увидел оседающего возле Полиныдеда, и с горестным ужасом ощутил, как его невесомость исчезла, а мир сновастал набором расколотых образов. Потом он осознал, что с его семьей случилосьчто-то плохое, спрыгнул с подоконника в комнату и бросился в одних трусах изквартиры, боясь, что у деда случился сердечный приступ.

В тот год он повторил свою попытку еще два раза; на второйона почти увенчалась успехом, но помешала не вовремя залаявшая на соседскомбалконе собака – вслед за ней вышел сосед, и Коле пришлось быстро спрятаться вкомнате. Несколько раз он старательно погружался в состояние невесомости,пойманное им однажды, но удавалось редко, и только тогда, когда он находился водиночестве. В присутствии других людей у него ничего не получалось. Он ощущал,физически ощущал чужое дыхание, чувствовал тянущие его к земле чужие мысли,страхи и радости, и не в силах был отрешиться от того материального, что окружалоего и воплощением чего являлся человек, сидящий в соседней комнате. Кто бы онни был – дед, Полина или Денис Крапивин, зачастивший к ним в гости в последнеевремя. Если с Колей в квартире кто-то находился, у того, что он собиралсясделать, появлялось свое название – неправильное, отвратительное, придающееневероятно искаженный смысл всем его действиям. Самоубийство – даже произнестипротивно.