подрастаешь. Я часто вспоминаю дни, когда ты был еще совсем малышом, и каждую ночь мы встречали втроем. Ты, наверно, ничего и не помнишь о том времени, но мы были очень счастливы тогда.

Хёну, слушайся маму. И когда станешь взрослым, будь таким человеком, который остается храбрым перед лицом сильных и великодушным в отношении слабых мира сего. Это все, что я хотел бы тебе пожелать.

Я искренне скучаю по вам обоим. И все мои мысли – только о вас.

Твой отец.

Мёнбо писал как можно более убористым почерком, думая, что у него получится исписать весь лист. Но в итоге получилось заполнить всего лишь треть страницы. Сложно было излить на бумагу все, что было у него на сердце. Тюремщик, которому теперь было велено заботиться о нуждах пленного, отправил письмо отцу Мёнбо. Тот должен был перенаправить послание в Шанхай, его младшему брату.

Вторая ошибка – и худшая в жизни Мёнбо – заключалась в том, что он поверил в идею безоружного противостояния. Как и другие подписанты декларации, он полагал, что с радостью умрет, если это поможет приблизить день независимости. Но теперь было очевидно, что множество людей погибло напрасно. И их руководство, и кучу гражданских перебили. Движение не просто застопорилось, а было отброшено на несколько шагов назад. Столкнувшись с такой бесчеловечностью, перемен нужно было не ожидать, а выбивать силой. Мёнбо не знал, выйдет ли он живым из темницы. Вдобавок к ранам, которые то и дело открывались и гноились, он умудрился подхватить туберкулез. Но если судьба была готова даровать ему еще один шанс, то он добьется свободы для своего народа любой ценой, поклялся себе Мёнбо. Жизнь за жизнь, кровь за кровь.

Вопреки всем ожиданиям, Мёнбо все же поправился и предстал перед судом, который вынес ему легкий приговор: два года заключения за госизмену. В тюрьме Мёнбо периодически баловали теплым одеялом или едой получше. Ему даже было дозволено читать отдельные книги. Не ведая о реальных причинах такого отношения к своей персоне, Мёнбо теперь вспоминал о Дани ровно так же, как это делали Сонсу и их знакомые по учебе: изредка и с некоторым смутным чувством неловкости.

Сонсу недолго печалился о закадычном друге после судьбоносного марша. Его арестовали ближе к вечеру того дня, прямо в кабинете, где он заседал за чашечкой кофе с издателем. Его попытались привлечь к ответственности за предполагаемую связь с Мёнбо, однако обыск в издательстве не дал никаких доказательств. Более того, чем дольше следователи присматривались к Сонсу, тем больше они находили свидетельств его давней дружбы с Японией. Уже на следующий день после задержания отец Сонсу выплатил залог в десять тысяч вон за сына, и тот покинул тюрьму, утомленный и жаждущий помыться, но невредимый.

Ни Сонсу, ни Дани более не пытались связаться друг с другом, и оба понимали, что взаимное молчание обозначало конец их связи. Сонсу сознавал, что его безудержная страсть к Дани была утолена. Весьма красивый и невероятно удовлетворительный конец роману. Вдобавок к ее незабываемой красоте, его к ней всегда бы влекли пылкость и таинственность ее натуры. Ему даже казалось, что он сможет скучать по ней когда-нибудь в будущем. Пока же он был доволен естественным завершением интрижки, что спасало его от страшной головной боли, которую вызывали в нем необходимость разбираться в женских чувствах и неизбежность приносить ненужные извинения, когда ему приходилось признавать вину лишь из желания сохранить видимость джентльменской благопристойности. Женщинам почему-то отчаянно требовались постоянные извинения. После всей хаотичной неопределенности, в которой он провел зиму, он чувствовал себя так же легко, как родители незадачливого Грегора в самом конце любимой повести [34]. Увлечение женщиной сменилось стремлением к плодотворной работе, и Сонсу оставалось только поздравить самого себя с переменами к лучшему. Он решился весной подумать о расширении дела по продаже велосипедов, а потом вознаградить себя длительной поездкой в деревню.

* * *

В неожиданно холодный апрельский день, который Дани проводила за уборкой последнего снега в саду, шофер судьи доставил ей деревянный короб, в котором покоились останки Хисун. Когда судья нашел ее, было уже слишком поздно. Девочки плакали навзрыд три дня и три ночи. Луна, на которую сила духа Хисун всегда оказывала умиротворяющее воздействие, назвала дочь Хисук в память о ней.

Дани считала плач на людях постыдным делом, а потому не позволяла себе скорбеть при девочках. Тем важнее представлялось ей оставаться твердой и решительной. Ведь она полагала, что именно из-за нее Хисун не стало. Это она повела горничную на шествие, и она вовремя не связалась с судьей, чтобы заручиться его поддержкой. Вместо того чтобы потакать горю, Дани, не зная, как найти родственников Хисун в Чеджудо, сначала пообещала себе съездить как-нибудь на Южное море[35], чтобы рассеять прах служанки, а затем обратила резервы энергии на всевозможные дела по дому и всем видом показывала готовность забыть о произошедшем. Дани всегда отличалась живостью характера, но теперь она словно вбила себе в голову, что ее точно настигнет что-то ужасное, если она дозволит себе хотя бы на секунду посидеть сложа руки. Она одевалась все так же безукоризненно, как и прежде, и опробовала новые крема, чтобы скрыть следы бессонных ночей на лице. Она покупала распашонки и игрушки для Хисук и готовила Луне питательные супы, чтобы та быстрее восстанавливалась после родов. Когда стало достаточно тепло, Дани затеяла весеннюю уборку: она протерла каждый уголок дома, убрала подальше зимние одежды, навела порядок в каждом ящике гардероба и проветрила все постельное белье.

– Странно! – воскликнула она, всплескивая руками у ящика из павловнии. – Нигде не могу найти мое любимое покрывало, то, что с пионами. Мастерица вышивала их золотой нитью целых два месяца.

Дани допросила ключницу, которая клялась, что ей совсем ничего не известно по этому поводу. Неумолимая Дани потребовала выпотрошить содержимое шкафов во всем доме. В этот момент ей пришла на помощь Яшма.

– Это я. Простите меня, – проговорила Яшма, уставившись себе в ноги. – Я должна была вам все рассказать. Просто мой друг Чонхо спал на холоде… Я только хотела помочь ему. – Она заплакала.

– Что за друг? – недоумевающе поинтересовалась Дани.

– Тот паренек, который сбегал за повитухой для Луны.

– Твой друг живет на улице? – Дани закрыла сундук и подошла к Яшме.

– Да. У него нет дома, – сказала Яшма. Она не успела договорить, как ощутила резкий хлопок по лицу. Дани отвесила ей пощечину.

– Понимаешь ли ты, что наделала? Ты