ее прикладом по голове, и женщина упала вперед, коленями в грязь. К ней подскочил солдат, связал ей руки за спиной и взял ее под стражу. Этот эпизод послужил сигналом для того, чтобы вокруг разразился головокружительный хаос. Ито сделал несколько шагов назад и начал наблюдать за тем, как манифестанты разбегаются во все стороны под вопли и выстрелы. Ворота американского консульства оставались закрытыми. Проявление благопристойной солидарности оказалось лишь показухой.

Прошел час-другой. Ито потерял счет времени. Он давно приучил себя удерживать контроль над ситуацией и прежде всего не давать выход собственным эмоциям. Но в этот раз разум был неподвластен ему, подобно куда-то запропастившемуся своенравному скакуну. Придя в себя, Ито увидел расхаживающих взад-вперед солдат, тыкающих штыками и саблями во всякого, кто еще корчился под их сапогами. Ито взглянул вниз и увидел под собой искореженную груду беспорядочных обрубков, в которых едва узнавался целый человек. Единственное, что обнаруживало признаки жизни в куче конечностей, – тяжелое дыхание и брызги крови изо рта. От человека, руки которому уже давно обрубили, осталось только туловище, что придавало ему вид выброшенной на сушу рыбины… Только тут Ито понял, что это был тот самый мужчина в белом, по которому он прошелся саблей ранее. В залитых кровью глазах близкого к смерти человека еще оставалась мизерная доля надежды на то, что он как-то сумеет выкарабкаться. Так и пчела, которой оторвали крылышки, продолжает извиваться. Однако Ито знал по опыту, что на месте пчелы себя так вело бы абсолютно любое живое существо. Все сущее всегда предпочитало погибели цепкие лапы мучений. Ито прикончил мужчину ударом сабли и затем переложил рукоятку в левую руку. Правую руку свело болезненной судорогой, но, кроме этого, он больше совершенно ничего не чувствовал.

Солнце скрылось за тяжелыми черными, будто бы обуглившимися тучами. В полутьме Ито обратил внимание на вспышку чего-то красного метрах в пятидесяти от себя и признал в ней рыжеволосого помощника генконсула, с которым судьба свела их чуть ранее. Молодой человек склонился над трупом. Рядом с ними находился еще один белолицый, ниже ростом. Он согнулся в поясе и держал в руке нечто прямоугольное. Ито пошел в их направлении с пистолетом наготове. Мужчины вскинули руки над головой и крикнули по-японски:

– Не стреляйте! Мы американцы!

Подойдя поближе Ито увидел, что прямоугольником в руке невысокого мужчины был карманный фотоаппарат.

– Associated Press. Не стреляйте, – медленно повторил мужчина. Было даже нечто забавное в том, как люди отказывались верить в свою тленность вплоть до самого последнего мгновения, когда им под кожу впивалась пуля. И это притом, что смерть – единственная штука, в наступлении которой – пускай чуть раньше или позже – можно быть уверенным. Вот к чему сводится жизнь: к абсурдному неверию в ее конец. Такая тоскливая мысль пронеслась в голове у Ито. Он вздернул пистолет, прицелился фотографу прямо в лоб и нажал на курок.

Пистолет щелкнул. Веки мужчины трепетали, как крылышки погибающего мотылька. Он все еще стоял, невредимый, если не считать быстро распространяющегося по штанам пятна в районе паха. В ноздри Ито ударил запах мочи. Так получилось, что у Ито закончились патроны.

Он спрятал пистолет и вновь обнажил саблю. Белые мужчины дрожали, как листья. По их лицам стекал обильный пот. Рыжеволосый дипломат что-то шептал себе под нос, прикрыв глаза. Уверившись, что те уже совсем приготовились к смерти, Ито со вздохом убрал саблю в ножны. Мучительная боль пронзила его правую руку. А мясником, готовым рубить хоть правой, хоть левой, Ито не был.

– Вон отсюда, – проговорил он. День выдался долгий, и усталость навалилась на него тяжкой ношей. Свое предназначение он выполнил на «отлично». Теперь можно было и отдохнуть. Пока он не передумал, он махнул в сторону, словно отгонял надоедливых мошек. И оба американца, оставляя за собой следы пота, слез и мочи, кинулись обратно за стены своей обители.

Глава 10

Самый темный оттенок синего

1919 год

Проводив после марша своих приятелей до безопасного крова палаточного лагеря, Чонхо вновь отбыл в город, уже в одиночку. Он ясно чувствовал, что у Яшмы что-то случилось. Его тянуло в сторону ее дома, словно она призывала его на помощь, дергая за невидимую ниточку, которая связывала их. Но по прибытии на место Чонхо встретили наглухо запертые ворота. Он постучался, предвосхищая нервный разговор со слугами или, что было бы еще хуже, членами ее семьи.

Дверь приоткрылась на миллиметр. Из-за ворот послышалось изумленное «ах!».

– Это ты! – сказала Яшма, отпирая засов. – Заходи скорее.

– Все в порядке? Что-то случилось? – Чонхо проскользнул внутрь. Яшма затворила дверь. Личико девочки было в красных пятнах и мокрое то ли от пота, то ли от слез.

– Тетя Дани и Хисун, наша горничная, отправились на протест. Они так и не вернулись, а Луне очень плохо, – выдавила Яшма. – Она собралась рожать. Я даже не знаю, что делать.

Чонхо ничего не знал о родах за исключением того, что его мать скончалась, рожая младшую сестренку. Он предпочел промолчать по этому поводу и спросил:

– Здесь еще есть кто-нибудь? Чем я могу помочь?

– Лилия сидит у Луны. Она еще более напугана, чем я. – Яшма протерла лицо. – Ума не приложу, где можно найти повивальную бабку. Все еще опасно выходить на улицу.

– Я побегу за помощью. А ты оставайся здесь. – Чонхо пытался вспомнить хоть что-то, что ему объясняла повивальная бабка, принимавшая роды у матери. Уносясь вдаль, он кинул через плечо: – Позаботься, чтобы Луне было тепло! И давайте ей воды!

Это был тихий час, когда ночь сменялась утром. Небеса были окрашены в самый темный оттенок синего. Где-то через час должны были запеть птицы. Чонхо пронесся через квартал, где знал каждую лавку, каждое здание, а заодно и домик под сенью финикового дерева, куда беременные особы заходили в любое время дня и ночи. Здесь он нашел и поднял с постели старенькую акушерку, которая, казалось, была единственной душой в Сеуле, нисколько не ошеломленной видом Чонхо. Ее морщинистые руки принимали роды у всех женщин в округе, а потому она и не видела особой разницы между малышом, родившимся на глиняном полу в землянке, и ребенком, произведенным на свет на шелковой постели в особняке.

По прибытии на место повивальная бабка, присмотревшись к Луне, приказала девочкам принести ей ножницы, ниток, чистые простыни, а также горячей и холодной воды. Несколько часов прошли без новостей. Акушерка, игнорируя паникующих девочек, даже один раз вышла в сад и присела рядом с Чонхо,