Глава 9

Марш

1919 год

Во второй раз Мёнбо оказался в издательском доме Сонсу, куда, как он уже было решил, ему больше не дано было вернуться. По его прибытии секретарь – все тот же деревенский парень с бурой физиономией – сообщил, что ему придется подождать у двери кабинета Сонсу. Чашечку кофе ему не предложили.

Однако Мёнбо это совсем не оскорбило. Многие годы весьма схожих переживаний помогли ему понять, насколько прохладными могут становиться самые теплые дружеские отношения, как только речь заходит о деньгах. Самого Мёнбо материальное благосостояние никогда не заботило. В детстве его иногда ругали за то, что он делился одеждой и книгами с одноклассниками из небогатых семей и детьми прислуги. Тогда ему казалось, что, сколько бы вещей он ни отдавал, ему всегда оставалось вдоволь. С течением времени он даже начал получать некоторое удовольствие от сложностей, возникающих из стремления к самопожертвованию. Каждый раз, когда он делал доброе дело, ради которого от чего-то приходилось отказываться, дух Мёнбо преисполняло ясное сознание правильности избранного пути.

Но эту эйфорию гармонично дополняло ощущение полного ужаса при столкновении с окружающей действительностью: его повсеместно окружали люди, у которых схожее чувство самопожертвования не просто отсутствовало. Оно было им совсем неведомо или даже вызывало у них отторжение. Мёнбо пришел к мысли, что большинство людей были сделаны из другого теста, чем он сам. Причем от этой природы нельзя было просто перейти к другой, как бывает, когда холод сменяет тепло. Нет, то была элементарная и фундаментальная разница, которая отличает дерево от металла. Даже в переживаемые сейчас времена, когда конец света чувствовался, как никогда прежде, – его народ гиб под японскими штыками, весь мир предавался кровопролитию и насилию, в Европе совсем недавно бушевала война, – люди продолжали помышлять об университетских занятиях, хлебных должностях, выжимании максимального дохода из земли и накоплении как можно больших богатств, словно бы мир вокруг них не был охвачен пламенем. Одно дело – безразличие к борьбе за независимость среди голодных крестьян, для большинства из которых было все равно, кто был владельцем их земли – японец или кореец, главное – чтобы они оставляли им достаточно зерна на пропитание семей. Однако равнодушие и даже агрессия со стороны образованного класса, представители которого, по идее, должны были проявлять большую сознательность и с готовностью принимать на себя служение долгу, ранило Мёнбо прямо в сердце. Даже собственная супруга предпочла бы, чтобы он остался в Корее и занял какой-то пост или просто прожил годы на чужбине в ожидании, пока земля отца не перейдет к нему по наследству. Жена, естественно, никогда не заявляла об этом прямо, но Мёнбо знал о ее чувствах. Он был глубоко разочарован своим браком. Его вторая половинка отказывалась воспринимать ту его сторону, которой он более всего гордился.

Очевидно, именно по этой причине Мёнбо так заинтриговала Дани, которая продемонстрировала поразительную проницательность и неподдельное сочувствие к делу его жизни. Неосознанно вертя в руках шляпу, Мёнбо вспоминал блеск в глазах Дани и ее выразительные губы, способные на самое яркое красноречие. Как обидно, что люди вокруг видели лишь чувственность в этом прелестном лице, которое было так явственно осенено умом и чистотой помыслов. Но более того – в Дани, сильной и волевой, но одновременно нежной и открытой, было что-то невероятно трогательное. Тут наконец-то секретарь объявил, что Сонсу готов его принять. Мёнбо был вынужден прервать свои размышления и подняться со стула.

– Тебе пришлось долго ждать? – спросил Сонсу, когда друг вошел в кабинет.

– Нет, совсем недолго, – ответил Мёнбо с вымученной улыбкой. – Мог бы и еще подождать. Я перед тобой в долгу до конца жизни.

Даже не думая утверждать обратное, Сонсу молча закурил сигарету с хмурым выражением лица. Откинувшись назад и позволив себе провалиться в кресло, Сонсу выдохнул клубочек дыма и закинул ногу на ногу.

– Не могу сказать, что все это не было… затруднительным, – ответил он через какое-то время.

– Понимаю. Я в полной мере сознаю это, приятель. – Мёнбо покраснел. – Но ты, человек образованный и умный, отлично знаешь, что тем самым ты обеспечил себе почетное место в истории. Разве нет?

– Место в истории! Ха! – ответил глухим смехом Сонсу, исчезая в клубах сигаретного дыма. – Ладно, Мёнбо, хочешь поговорить об истории? Давай поговорим об истории. Помнишь о воинственном государстве Когурё[29], которым правили наши предки? В их власти была не только вся северная часть полуострова, но и приличная часть Приморья и Маньчжурии. Почти семь столетий они продержались. С падением Когурё на тех же территориях установилась власть Пархэ[30]. А теперь все те же земли принадлежат России и Китаю. И кто там промышляет? Русские и китайцы. А что случилось с корейцами, которые жили там на протяжении целого тысячелетия? Либо их повырезали, либо они сами переехали на юг, либо переженились с русскими и китайцами. Но печалятся ли немногочисленные корейцы, наследники Когурё, о потере родины? Нет, они не ощущают ни тоски, ни патриотических чувств к Корейскому полуострову. За прошедшие тысячу лет национальная лояльность полностью улетучилась. Концептуально нация – лишь умозрительная конструкция. Она служит подпоркой нашей действительности. Она нужна нам для управления государством и так далее и тому подобное. Но «нации» это не что-то очевидное или естественное. Чем больше думаешь о нациях с точки зрения истории, тем меньше смысла в них оказывается. Всю историю человечества нации уничтожали, поглощали, возрождали и забывали. И потомкам от этого ни холодно ни жарко, они продолжают себе спокойно жить. Когурё, Древний Рим, Древняя Персия – все одно. Девять лет назад нас аннексировала Япония – это факт. Если ничего не поменяется, то пройдет еще тысяча лет, и не останется ничего ни от Кореи, ни от «корейского народа». И всем будет абсолютно все равно, что их край тысячу лет назад был независимым.

Оба сознавали, что за этим монологом стояла вполне логичная аргументация. Самодовольная улыбка тронула холеное лицо Сонсу, пока друг собирался с мыслями.

– Все, что ты говоришь, звучит очень разумно, – наконец произнес Мёнбо. – Вполне возможно, что ты прав и все это – борьба, жертвы и смерть – по большому счету вообще не будет иметь какого-либо значения для последующей истории. Но теперь представь себе, что мальчишка играет на железнодорожных путях. И ты видишь, что приближается поезд. Мальчик слишком маленький или слишком напуган, чтобы спасти себя самостоятельно.