Часто, едва наступали сумерки, я торопился на площадь инаблюдал, как приходят и уходят люди. Мне нравился запах воска; нравилосьмаленькое, смутно вырисовывающееся в полутьме церковное здание, которое,кажется, за целый век не изменилось ни на йоту. Я со свистом вздохнул, сунулруку в карман, вытянул пару смятых долларов и опустил их в латунную щель.

Взяв длинный восковой фитиль, я окунул его в старый огонек,поднес пламя к свежей свече и завороженно смотрел, как разгорается яркийоранжевый язычок.

«Что за чудо, – думал я. – Один крошечный огонекспособен создать столько других огоньков; одна крошечная искра способна поджечьцелый мир. Надо же, одним простым жестом я увеличил суммарное освещениевселенной!»

Это поистине чудо, и ему никогда не будет объяснений, и нетни Бога, ни дьявола, беседующих в парижском кафе. И все-таки, когда в своихгрезах я вспоминал безумные теории Дэвида, они приносили мне успокоение.«Плодитесь и размножайтесь», – сказал Господь, великий Господь, Яхве. И изплоти двоих возникло множество детей, как будто из двух крошечных огоньковразгорелся пожар…

Внезапно в церкви раздался шум, резкий, отчетливый, словнокто-то шагал намеренно тяжелой поступью. Я изумленно застыл, не понимая, какмог не почувствовать чьего-то присутствия. И вдруг мне вспомнился Нотр-Дам…звук детских шагов на каменном полу… Меня охватил страх. Она здесь? Еслизаглянуть за угол, на сей раз я ее увижу – может быть, на ней будет шляпка,кудри растрепались от ветра, руки в шерстяных митенках, и она воззрится на менясвоими громадными глазами. Золотые волосы, прекрасные глаза…

Опять послышался какой-то звук. Как же я ненавидел свойстрах!

Я очень медленно повернулся и увидел возникающий из тенилегко узнаваемый силуэт. Луи. Всего лишь Луи. Свечи постепенно высветили егоспокойное, слегка мрачное лицо.

На нем был пыльный пиджак тускло-серого цвета, воротникпоношенной рубашки расстегнут; казалось, Луи даже слегка замерз. Он медленноподошел и твердой рукой сжал мое плечо.

– С тобой опять случится что-то ужасное, – сказал он, ив его темно-зеленых глазах заиграло пламя свечей. – Вот увидишь.

– Я выиграю, – ответил я с неловким смешком. Головакружилась от счастья, что он рядом. – Ты еще не понял? Я всегда выигрываю.

Но меня потрясло, что он нашел меня, что он пришел передсамым рассветом. Я все еще не мог прийти в себя от безумных видений, отощущения ее присутствия, как во сне, и мне нужно было узнать, зачем она пришла.

Луи тревожил меня: бледная кожа, длинные тонкие руки – онказался таким хрупким! Но от него, как и всегда, исходила холодная сила, силатого, кто привык поступать обдуманно, кто не поддается импульсам ирассматривает проблему со всех сторон, кто осторожен в выборе слов. И никогдане играет с восходящим солнцем.

Не сказав больше ни слова, он бросился прочь и выскользнулна улицу. Я последовал за ним, даже не заперев двери, – что, полагаю, былонепростительно, ибо нельзя нарушать покой церквей, – и наблюдал, как онидет в холодной темноте по тротуару мимо Понталба-апартментс.

Он торопился, но даже в спешке все движения его были грациозными,он шел легкими широкими шагами. Приближался рассвет, серый, смертоносный,витрины под нависшей крышей уже тускло заблестели. Я, наверное, выдержал бы ещеполчаса. Он – нет.

Мне вдруг пришло в голову, что я даже понятия не имею, гдеспрятан его гроб, и далеко ли ему до него добираться.

Прежде чем скрыться за ближайшим к реке углом, Луи обернулсяи помахал мне рукой – и в этом жесте было больше любви, чем во всех сказанныхим словах.

Я вернулся, чтобы запереть церковь.

Следующей ночью я сразу же направился на Джексон-сквер.

Холодный воздух с севера в конце концов добрался до НовогоОрлеана и принес с собой леденящий ветер. Зимой этого можно ожидать в любоймомент, хотя бывали годы, когда ничего подобного не случалось. Я заглянул всвою квартиру на верхнем этаже, чтобы надеть плотное шерстяное пальто. Тотфакт, что моя потемневшая кожа способна испытывать подобные ощущения, приводилменя в небывалый восторг.

Несколько туристов, невзирая на погоду, отважились посетитьвсе еще открытые кафе, расположенные рядом с собором. Машины с шумомпроносились мимо. Старое, обшарпанное Кафе дю Монд было битком набитопосетителями.

Его я увидел сразу же. Вот удача!

Ворота на площадь заперли на цепь, как с некоторых порвсегда делали на закате, – жуткое неудобство, – и он ждал снаружи, усобора, беспокойно оглядываясь по сторонам.

Прежде чем он меня заметил, я успел рассмотреть его: немноговыше меня, что-то около шести футов двух дюймов, прекрасно сложен, как я изапомнил. Насчет возраста я оказался прав: телу было не больше двадцати четырехлет. Он облачился в очень дорогую одежду – отличного покроя плащ на меху иплотный алый кашемировый шарф.

Увидев меня, он вздрогнул и весь напрягся от волнения ибезумного восторга. Лицо исказилось в отвратительной сияющей улыбке. Бесплодностараясь скрыть панический страх, он уставился на меня, пристально следя затем, как я приближаюсь к нему медленным человеческим шагом.

– Ах, да вы и вправду вылитый ангел, месье деЛионкур, – переводя дух, прошептал он, – и как вам идет загар! Что заприятная перемена! Простите, что не упомянул об этом раньше.

– Итак, вы здесь, мистер Джеймс, – сказал я, поднимаяброви. – Так в чем состоит ваше предложение? Вы мне не нравитесь, поэтомуговорите быстрее.

– Не грубите так, месье де Лионкур, – ответилон. – Поверьте, оскорбляя меня, вы совершаете чудовищную ошибку. Да, голоссовсем как у Дэвида. Скорее всего, одно и то же поколение. И, без сомнения,что-то индийское.

– В этом вы абсолютно правы, – сказал он. – Я тожемного лет провел в Индии. Плюс какое-то время в Африке и Австралии.

– Значит, вы с легкостью читаете мои мысли?

– Не так легко, как кажется, а теперь, возможно, не смогувовсе.

– Я убью вас, если вы немедленно не скажете, как вамудавалось выслеживать меня и что вам нужно.